- Замолчи, старая, - подходя к жене, сурово и нежно сказал Вацлав, - видать, как была ты для них матерью (он посмотрел с любовью на Боженку и Адася), так только матерью и осталась. А я больше тебя думаю об их будущем и потому это делаю. Я не хочу, чтобы мои дети на всю жизнь рабами у немцев остались. Понимаешь? Я хочу, чтобы у них была надежда на волю. А надежда будет, если будет вот это! - с этими словами Вацлав отодвинул крышку гроба и осторожно положил туда поданный ему Адасею и завернутый в тряпки ручной пулемет.

Почти до самого верху тяжелый и просторный дубовый гроб этот был набит свертками с оружием.

Так вот, оказывается, какого покойника застала я в это утро в домике Ожеховских!

Часа через два мужчины вынесли тяжелый гроб во двор. Адась, вытянув назад жилистые свои руки, один поддерживал узкий край гроба.

Старик Вацлав вместе со Збышком несли изголовье гроба на полотенце, как носят покойников. Старому было нелегко, я он, кряхтя, переступал с ноги на ногу, да в Збышко с трудом передвигал ноги, и его худая, поросшая светлыми волосами шея покраснела от натуги. Мы шли за гробом поодаль, и Боженка тихо прошептала мне: - Всю ночь они вчера собирали оружие в парке Падеревского. Из окопов вытаскивали, у офицеров убитых из кобур пистолеты доставали, а мой Збышко целых шесть заряженных гранат сам лично подобрал. Вот не подумала бы про него раньше, правда? Два карабина в гробу этом положено, а патронов столько, что целый полк немецкий перестрелять можно. Молодцы наши мужчины! Верно, Стася? И как было бы здорово, если бы каждая польская семья такие запасы сделала!

Яму для «покойника» Ожеховские уже выкопали заранее. Небольшая насыпь желтела возле кривого клена, на краю пустыря. Яма была глубокая, а, когда гроб, съехав, соскользнув на веревках на дно, стукнулся о землю, мы услышали, как звякнуло в нем оружие: точно вилка и ложки в ящике комода, выдвинутом внезапно. Комья свежей глины сразу же полетели на крышку гроба, гулко засыпали ее.

Когда над могилой вырос гладко выровненный лопатами бугорок, Вацлав Ожеховский вбил у изголовья простой сосновый крест, а Збышко приколотил к нему табличку с надписью:

«Тут покоится прах

убитого во время сентябрьских

боев за Варшаву стрельца

Марьяна Богушевского.

Упокой, господи, душу его!»

А на свежую глину могильной насыпи старик Ожеховский положил простую солдатскую конфедератку с белым орлом на околыше.

Прошло полтора месяца. В холодный ноябрьский день мимо стоящих у моста Понятовского немецких патрулей, мимо дымившихся в парке Падеревского походных кухонь, я снова шла на Грохов, к Боженке. Листья уже давно облетели - деревья стояли голые, печальные; изредка проносились над ними, будто ныряя в холодном осеннем воздухе, стайки зябнувших чижей.

Дома у Ожеховских я застала одного Вацлава. Он сильно постарел за эти полтора месяца, что мы не виделись, - новые морщины избороздили его открытый, умный лоб, а в глазах появилась решимость.

- Эти немецкие подлецы и у нас здесь расквартированы, на Грохове, - сказал мне старик, - у Збышка тоже поселили двоих, Ну, подожди, Стася, мы еще им покажем, что такое настоящая война! Родная бабушка их не узнает. В восемнадцатом году мы позволили им целыми уйти домой - теперь дудки! На один не вернется отсюда живым. Хватит для всех места в Висле!

Я рассказала старику, что покидаю Варшаву. Что тяжко мне жить в опоганенном немцами городе, горько видеть, как топчут они такие милые и родные варшавские тротуары. Я рассказала Вацлаву, что завтра ухожу на восток, ухожу к Советам. Он выслушал меня молча, внимательно, а потом позвал за собой во двор. Мы вместе подошли к могиле стрельца Марьяна Богушевского. Глинистый бугорок был уже густо засыпан золотисто-красноватыми и твердыми кленовыми листьями. Под сосновым крестом лежала мокрая, потемневшая от осенних дождей солдатская фуражка.

Мы остановились возле могилы, и Вацлав глухо сказал мне:

- Не знаю, Стася, что тебе посоветовать. Делай так, как подсказывает тебе сердце. Иди. И если тебе будет у них хорошо, не пиши нам. Мы бы и сами, быть может, пошли с тобой, да жаль расставаться с родными местами. Мне нечего дать тебе, Стася, на дорогу: хлеба у нас мало, а денег - еще меньше. Но вот возьми на память от всех нас, пусть этот значок будет тебе талисманом, - с этими словами Вацлав Ожеховский взял с могилы солдатскую фуражку, выдернул из ее околыша белого орла и протянул его мне.

Я с благодарностью взяла дорогой талисман. Я пронесла его с собой в подкладке осеннего пальто тысячи километров до советской земли.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.