Выход в море

- Есть подготовить доклад, - сказал он.

- Никогда не надоедает смотреть на эти скалы, - сказал Шулейко.

- Да. И они всегда разного цвета. Сейчас они напоминают восточный берег Крыма.

- Они бывают похожи на южные, - согласился Шулейко. - Но иногда тут видишь такие краски, которых на юге не увидишь и вовек.

Он плавал на севере уже шесть лет и говорил, что нет на земле мест, которые были бы ему милее. Когда Морозов впервые услыхал об этом, он удивился. « Что здесь хорошего? - подумал он. - Голые скалы, скудная природа, бурное, суровое море...»

Возвратившись на корабль, Морозов пошел в свою каюту, чтобы подготовить необходимые материалы для предстоящего похода. Скоро он почувствовал дрожание корабля. Причальная стенка отошла от иллюминатора. Солнечный свет упал на стол в каюте.

Корабль развернулся на рейде, вышел из длинной и неширокой бухты в открытое море и лег на курс.

... Красив, замечательно красив военный корабль, когда выходит на единоборство с морской стихией. Мачты его, трубы и боевые рубки отклонены немного назад, и от этого кажется, что корабль идет с непреклонно поднятой головою; нос его режет волну, и она, укрощенная, убегает вдоль бортов, пригибаясь все ниже и ниже, и, наконец, у кормы совсем смиряется, исчезает.

Корабль прошел к северу положенное число миль, повернул на восток, и тогда солнце скрылось за тучи, налетел ветер, поднялась высокая зыбь, и корабль стало перекладывать с борта на борт.

Лейтенант Морозов вышел на палубу. Не по - летнему холодные брызги перехлестывали через борт и скатывались по наклонным стальным плитам. Остановившись у трапа, ведущего на мостик, Морозов посмотрел туда, где должен был быть виден берег. Берега не было. Клубящаяся пелена тумана приближалась с той стороны к кораблю.

На мостике, сдав вахту, лейтенант Сапрыкин сказал Морозову:

- С легким паром вас, товарищ штурман! Никак вы в кителе ванну принимали?

Но не успел договорить, как брызги новой волны окатили и его с головою. Ветер усиливался, и белые гребни вскипали « а море. - И вас также, - отозвался Морозов. - Веселая погодка!

- Известное дело, - сказал Сапрыкин. Он уже спускался вниз по трапу, отворачивая лицо от ветра. - Наше море всегда гостям радо...

Оставшись один, Морозов проверил прокладку курса на карте, потом подошел к рулевому. Заданная цифра на компасной вертушке стояла против линии, не колеблясь. Морозову следовало определиться. Туман стал совсем густым, и воспользоваться секстаном было невозможно. Штурман зашел к радисту, спросил, какова связь с береговыми рациями, запросил радиопеленги.

« Наше море», - вспомнил Морозов слова Сапрыкина. Он и не задумывался до сих пор об этом, а ведь и в самом деле эти суровые ледовитые воды стали для него « своими». Как это там говорилось? Ну да, это в какой - то старинной поморской лоции была запись, что путь корабельный лежит здесь « через злые места», где море никогда не бывает в покое. Об этом рассказывал в штурманских классах училища Сергей Константинович Стаяло, преподаватель навигации. Он говорил тогда, что любое море - это для штурмана постоянная школа, а вот север - это, знаете ли, университет. И, вспомнив это любимое « знаете ли» старого моряка, Морозов со всей ясностью вспомнил и самые классы - с картами на стенах, с моделями кораблей под стеклянными колпаками. Там еще была большая модель парусной бригантины, она висела под потолком, и когда весною в классе растворяли окна, свежий ветер струился в поднятые паруса и бригантина покачивалась, словно вот - вот уплывет она из класса - такая красавица! И тогда вспоминалось, что скоро наступят время отправляться на практику, выходить в море, и все с нетерпением уже дожидались этого счастливого дня. Еще в классе стояли настоящее штурвальное колесо и корабельный компас. Как непохож он был на тот крохотный компас, который клал в карман Андрюша Морозов, отправляясь в поход со своим пионерским отрядом!

Походы были недальние. Из маленького городка, лежащего на берегу широкой древней реки, отправлялись в сосновый бор. Километров пять шли берегом. Сухой, горячий песок обжигал ноги. Под обрывом, там, где река разлилась большим и спокойным плёсом, останавливались и купались. По песчаным откосам обрыва поднимались кверху, и тут начинался бор: высокие, торжественные деревья, сухой шелест нагретой хвои, птичьи песни, шуршанье ящерицы в папоротниках, веселое ягодное раздолье.

На прогалине вбивали колышки для палаток, к откосу таскали хворост для костра, рыболовы спускались к реке с жестянками, полными розовых, накопанных дома, на задворках, дождевых червей. А Андрей тогда забирал с собою еще двух - трех ребят повыносливее - Вера Ляхович всегда ходила с ними, - и они уходили далеко в лес, минуя последние дачи, - туда, где сосны были огромны и росли так густо, что под ними стояла постоянная жаркая темнота.

В лесу Андрей любил находить путь по компасу, по своим и чужим следам, по солнцу, по ветвям деревьев, по замшелым камням. Это было любимое его занятие. В этих прогулках он представлял себя путешественником, пробивающимся сквозь африканские дебри. Орешник был ему хлебным деревом, а вековая сосна - баобабом. Потом пионерские походы окончились: Андрей вырос, - но прежняя страсть к нехоженым местам осталась у него. Только он так и не мог выбрать: геологом ли ему становиться, чтобы вволю бродяжить по горам и лесам, или стать летчиком - кроить пространство на самолете, залетая туда, где никто еще не был, видеть под собою разом и несколько рек, и поля, и семь деревень, больших и малых, и тот лес, сквозь который мог бы он идти часами и который сверху казался ничтожным клочком зеленой шерсти, пробившейся из земли? Такой увидел он землю однажды, поднявшись с знакомым летчиком, увидел и уже не мог забыть.

Придя на призывную комиссию, Андрей Морозов просился в летную школу. Но туда просились многие и до него. Было несколько человек, учившихся в аэроклубе. В общем все места были уже заполнены, и Андрея направили вместо воздушного флота в морской.