В этом эпизоде меня больше всего поразило то, что Рогут, не участвовавший в революционном движении, несмотря на пытки, не выдал меня жандармам. Я поклялся тогда всеми силами, всей своей жизнью отомстить за товарища. Этот случай укрепил меня еще больше на позициях революционера.

Классики

Е. Стасова

Начала я читать с пяти лет, когда мне подарили «Бабушкины сказки». Это была моя первая книга. Читала ее, не отрываясь, и даже пряталась с нею под стол, чтобы мне никто не мешал.

Дальше вспоминаются романы Вальтера Скотта. Они заинтересовывали не только своей фабулой, но и исторической стороной - описанием средневековья.

Из русских авторов я начала читать очень рано Тургенева, Толстого (особенно «Детство и отрочество», «Война и мир» и «Анна Каренина»), а также «Обрыв» Гончарова. Читала Лермонтова («Герой нашего времени») и Некрасова.

Этих авторов мы осе в семье читали и перечитывали и знали так хорошо, что при вопросах, в каком произведении героиня пьет кофе ночью на балконе и лунные лучи отражаются на блюдечке или откуда это: «только легкий прах вился над обрывом», - мы безошибочно называли и автора и произведение и могли тотчас же процитировать целый отрывок из этого произведения.

У Тургенева я больше всего любила «Накануне», «Рудин», «Дворянское гнездо». В этих романах меня привлекали характеры героинь, шедших против моральных и иных устоев старого общества. Страшно злило меня окончание «Дворянского гнезда» - поступление Лизы в монастырь. Вера из «Обрыва» влекла меня к себе своим независимым характером.

Очень любила я рассказы Короленко, «Записки и.» мертвого дома» Достоевского, «Из мира отверженных» Мельшина, «Пошехонскую старину» и «Господа Головлевы» Щедрина; любила романы Ожешко («Над Неманом»). Запоем читала по-французски Виктора Гюго («93-й год», «Отверженные). Увлекалась Шпильгагеном. Его «Один в поле не воин» читала в оригинале. Одновременно читала в переводе (оригинала достать нельзя было) сочинения Лассаля. Я сопоставляла главного героя романа «Один в поле не воин» Лео с Лассалем, которого, как известно, и изобразил Шпильгаген. Помногу раз перечитывала, будучи девочкой, романы коммунарки Андре Лео. Эти романы я читала потихоньку от своих родителей, хотя книжки были из их библиотеки.

Очевидно, этот большой прочитанный материал толкнул меня к увлечению литературной критикой: Белинским, Писаревым и Добролюбовым.

Статьи Добролюбова «Темное царство» и «Луч света в темном царстве» заставили страшно много передумать и перечувствовать, так же как и знаменитые статьи Белинского о Щепкине, Мартынова и других.

Приблизительно в это же время я прочитала «Андрея Кожухова» Степняка-Кравчинского. Этот роман произвел на меня очень большое впечатление. Он был моим первым учителем по вопросам конспиративной революционной работы.

Очень многие авторы перечитывались мной и в зрелые годы. Поэтому трудно в настоящее время отделить те впечатления, которые напластовались впоследствии, от первых впечатлений и настроений. Но и сейчас я не могу без волнения читать «Лес шумит» Короленко и его же «В дурном обществе» и «Сон Макара».

Читая эти произведения, рисующие невероятную эксплуатацию и забитость «инородцев», испытываешь необыкновенную радость при сознании того, что у нас все это отошло в безвозвратное прошлое. А одновременно еще больше усиливается ненависть к угнетателям во всем мире и готовность бороться с ними под знаменем Ленина - Сталина.

Что рассказал мне Гоголь

П. Лепешинский

В детстве и в первые гимназические годы я, как и многие подростки зачитывался Майн Ридом и Фенимором Купером. Я очень трудно переживал переходный возраст, от 14 до 15 лет. Оставшись на второй год в третьем классе гимназии, я попал в руки своего дяди, человека злого и грубого. «Воспитывал» меня, он нередко прибегал к поркам. Он всячески старался подавить во мне человеческое достоинство. И мне казалось иногда, что я не человек, а маленький дикий звереныш. Это шло, конечно, от Купера и Майн Рида.

После гимназии мне попался истрепанный томик «Мертвых душ» Гоголя. Представьте мое восхищение! Передо мной раскрылся настоящий, невыдуманный мир. Жизнь, полная идей и красок. То, чего не могли дать ни Майн Рид, ни Купер. Я почувствовал, что я человек, что я много выше всех этих Ноздревых, Плюшкиных, Собакевичей и могу вместе с Гоголем смеяться над ними. Это было настоящим моим возрождением. И впечатление, произведенное «Мертвыми душами», сохранилось на всю жизнь. С Гоголем я полюбил всех русских классиков.

Несколько позже я натолкнулся «а книжку Мордовцева «Знамения времени». Это старая, забытая теперь книжка. Но для меня она в то время была настоящим откровением. В этом действительном мире, который я впервые почувствовал после Гоголя, я увидел новых людей, входивших в жизнь под кличкой нигилистов. Книжка Мордовцева заставила меня обратиться к первоисточнику этих новых идей, новых общественных брожений. Я познакомился со статьями Добролюбова («Темное царство») и Писарева («Базаров»). Писарев на некоторое время стал моим кумиром.

В Петербургский университет я уехал, полный бунтарских мыслей. Я ничего еще не знал о программе и целях борьбы. В университете я познакомился с сочинениями Чернышевского. Чернышевский открыл мне идеи социализма. Его переводную работу «Основания политической экономии» Милля я штудировал, что называется, от корки до корки. Чернышевский вытеснил во мне симпатии к Писареву. Писарев не знал народа и в своих общих призывах к прогрессу опирался не на силу масс, а исключительно на умных одиночек, которые, на его взгляд, могли изменить ход истории. Несостоятельность его идей была для меня после знакомства с Чернышевским особенно ясна.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.