Сороковой день

– На шестом-то десятке! Да и что здесь особенного? Красиво, не скажу плохого. А сколько он в жизни помаялся? И лесником поработал и на почте – по столбам лазал. И в пожарке... .

– Что ты чужую жизнь-то считаешь! – раздраженно перебила Анну Варвара. – Живем не хуже других!

– Вот то-то, что не хуже!. А где оно, счастье?

– И счастьем бог не обидел. Боря, скажи ты ей! – обернулась Варвара к мужу, но тот только подмигнул ей и улыбнулся.

– А Вася Богунков? – напомнил Саша, и все оживились.

– Ну, конечно. А Вася-то! Васю мы и забыли...

Вася, Василий Сергеевич Богунков, их соученик по начальной, а потом и по средней школе, стад человеком знаменитым, настоящим художником. И в Ленинграде, и даже в Москве устраивались его персональные выставки, о нем нет-нет да и писали газеты. И лучшие его картины, – так, во всяком случае, считали все его земляки – были написаны в родной деревне, в окрестных борах, на высоких красных берегах Оредежа, в Батове. Раньше Василий каждое лето до глубокой осени проводил на родине, но года три назад умерла его мать, и он, заколотив дом, больше не появлялся. А на прощание сказал друзьям: «Вот поезжу по свету – вернусь насовсем. Помирать дома буду...» Может, и для красного словца сказал, но в деревне это крепко запомнили и нет-нет, да и вспоминали к слову.

– Жаль, что Вася не написал портрет Ольги Ростиславны, – сказал Антонов.

– И правда, – спохватилась Анна. – Вот ведь как здорово было бы! Висел бы портрет на выставках. Смотрели бы на него люди, читали подпись: «Учительница Ольга Ростиславна...»

– И мы не надоумили, – сказал Саша.

– Сам не маленький. Мог бы сообразить, – проворчал Борис.

– Давайте пошлем Васе ее фото, – Анна обвела всех взглядом, ища поддержки. – Ведь может же он и с карточки нарисовать? Правда? Найдем покрасивее, там, где Ольга Ростиславна молодая...

– Конечно, может с карточки, – поддержал Антонов. – И не надо искать красивую. Пошлем такую, какой она всегда была, – и подумал о том, что, сколько помнит Ольгу Ростиславну, она была всегда для него одинаковая. Даже тогда, когда он впервые увидел ее. Она всегда казалась ему старой в своей смешной шляпке-панамке и в золоченом пенсне. «Сколько же лет ей было тогда, перед войной?» – Он прикинул: в восемьдесят четыре ее не стало. Значит, сорок пять. Да, немало... Немудрено, что она казалась ему старухой.

– А ты, Боря, тоже мог бы ее портрет сделать, – сказала Варвара мужу – Маму нарисовал – уж так похоже.

– Попробую, – отозвался Борис.

– Нарисуй, Боренька, – попросила Анна. – Мы портрет в Рождественском музее повесим...

Сидели за чаем долго. Дарье Филипповне пришлось еще раз ставить самовар Первой поднялась Варвара:

– Нам пора. – Она поглядела на маленькие часики. – Хоть немного поспать Давай, Боря, поднимайся.

Варвара работала дояркой, и вставать приходилось спозаранку. Вслед за Ситниковыми потянулись остальные.

– Я вам. чего на прощанье-то посоветую, – сказала вдруг Дарья Филипповна. Она все еще сидела за столом, и в большой, расписанной яркими розами чашке дымился крепкий чай. – Нечего вам казниться да сердце себе рвать. Жить она устала, Ростиславна. Вот чего. И только. Доживете до старости, сами поймете...