Среди писем И. Е. Репина, адресованных В. В. Стасову и помеченных 1880 годом, есть одно, весьма примечательное. Оно посвящено появившейся на 8-й выставке передвижников картине Виктора Михайловича Васнецова «После побоища Игоря Святославовича с половцами». Вот отрывок из этого письма:

«...поразило меня Ваше молчание о картине «После побоища», – слона-то Вы и не приметили, говоря, что на выставке ничего тузового, капитального нет. Я вижу теперь, что совершенно расхожусь с Вами во вкусах, для меня это необыкновенно замечательная, новая и глубоко поэтическая вещь, таких еще небывало в русской школе... Вы меня ужасно расстроили Вашим письмом и Вашим непониманием картины Васнецова».

Сейчас трудно представить, что героическая эпопея Васнецова, ставшая неотъемлемой частью русской национальной культуры, не была понята и оценена современниками художника. Дело в том, что Стасов не был одинок в своем отношении к произведению Васнецова. Даже среди членов Товарищества возникли разногласия, стоит ли вообще принимать эту картину на передвижную выставку. Огромный холст вызывал раздражение, уж слишком он чем-то нарушал установившиеся каноны передвижничества – то ли своим полуфантастическим сюжетом, то ли некой «вызывающей» декоративностью живописного строя... Чуткий Крамской с горечью писал тому же Репину: «Трудно Васнецову пробить кору рутины художественных вкусов. Его картина не скоро будет понята...» Даже друзья художника недоумевали: зачем это Васнецову понадобилось на этом непомерно большом холсте воспроизводить печальный эпизод из истории далекой. былинной Руси? Тем более что к этому времени 32-летний художник прочно завоевал свое место как последовательный жанрист, бытописатель физиологии Петербурга». В ранних зарисовках ученика Петербургской Академии художеств Виктора Васнецова скорбной вереницей проходят обитатели страшных «петербургских углов» и ночлежек : почти с хроникальной достоверностью воспроизводил художник уличные сценки, подмеченные в угрюмых городских предместьях. А успех его первых значительных жанровых полотен – «Книжная лавочка», «С квартиры на квартиру». «Преферанс» – подтвердил, что путь избран надежный, совершенно в духе времени.

«Васнецов как типист бесспорно будет одним из лучших русских художников», – пророчила критика. Однако много позднее, мысленно прослеживая важнейшие этапы своего творчества, сам Виктор Михайлович вспоминал, что во время «самого яркого увлечения жанром» он уже ощущал «неясные и сказочные грезы». Они уносили молодого художника в поисках идеальных образов далеко от этих мрачных и грязных улиц, в бескрайние просторы былинной Руси, населенной людьми прекрасными, отважными и могучими, способными на подвиг. Эти смутные, пока еще окончательно не определившиеся замыслы со временем приобрели четкость и цельность идейной и творческой программы, высказанной Васнецовым много позже: «Мы внесем свою лепту в сокровищницу мирового искусства, когда все силы свои устремим на развитие своего родного искусства, т. е. когда с возможным для нас совершенством и полнотой изобразим красоту, мощь, смысл родных наших образов... сумеем в своем истинно-национальном отразить вечное и национальное. Плох тот народ, который не помнит, не ценит, не любит своей истории».

Картина Васнецова «После побоища Игоря Святославовича с половцами» навеяна драгоценнейшим литературным памятником Древней Руси «Словом о полку Игореве». Художник стремился найти то особое монументально-декоративное решение. которое было бы созвучно эпическому размаху, страстному патриотизму, замедленно-величавому ритму стихов поэмы. Полотно уподобляется монументальной росписи, сам масштаб холста, обобщенная живописная манера, декоративность цветовых отношений как бы рассчитаны на большую плоскость стены, на широкий, свободный обзор изображенной сцены...

«После побоища» – это не только горестный итог смертельной битвы («Бесстрашному полку Игореву уже не воскреснуть»). Подобно торжественно-величавой оде во славу Отчизне и сложившим за нее головы сыновьям, воспринимается раскинувшаяся перед зрителем картина – родная земля, измученная сражением, орошенная кровью, но не поверженная, а неизъяснимо прекрасная и безбрежная, покрытая поникшей, но буйной и сочной травой, пестреющая приветливым многоцветием скромных российских цветов.

«После побоища» – одно из первых значительных этапных полотен, законченных Васнецовым после его переезда из Петербурга в Москву. Здесь, в «белокаменной когда-то», смутные грезы Васнецова облекались в плоть и кровь, наполнялись живым дыханием, а замыслы приобретали размах и эпичность.

О той роли, которую сыграла в его творческой судьбе Москва, художник с благодарностью вспоминал всю жизнь: «Москва, ее народ, ее старина, ее архитектурные памятники научили меня угадывать, видеть, осязать прошлое... жадно впитывал в себя изумительнейшие архитектурные красоты московских построек, за каждой из которых чувствовал их создателей, видел предков сегодняшних жителей Москвы... только в Москве... окунулся я в народное море и почувствовал неразрывную связь с народом. Эти ощущения и дали мне силы написать мои самые любимые картины».

Да и как могла не затронуть сердце коренного русака, вятича, эта особая, неповторимая атмосфе¬ра старинного русского города, где сама история зримо вторгалась в повседневную жизнь, шумев¬шую у башен старого Кремля и под древними стенами Китай-города. Даже названия улиц, пло¬щадей и соборов звучали как былинные строки и уносили воображение к событиям давно ушедших дней... Недаром Савва Иванович Мамонтов, пригла¬шая Васнецова и его друзей-художников пере¬браться из Петербурга в Москву, уверял, что имен¬но здесь, в Москве, «вся былинная Русь свободно, как по родной деревне, расхаживает. Встреча с Мамонтовым была особенно знаменательной для дальнейшей судьбы Виктора Михайловича. На¬деленный удивительным чутьем ко всему истинно талантливому, энергичный организатор, «прекрас¬ный образец чисто русской творческой натуры», Савва Иванович был душой и вдохновителем свое¬образного содружества, сплотившегося в его име¬нии Абрамцево под Москвой. Здесь впервые пробо¬вал свои силы Станиславский, начал восхождение к славе Шаляпин, здесь были созданы или задуманы лучшие творения Репина, Серова, Врубеля, Корови¬на и еще многих других великих русских талантов.

«Мамонтовцы» мечтали воскресить и развить национальное своеобразие русского народного ор¬намента, украшавшего когда-то предметы кресть¬янского быта, домашнюю утварь, древнерусскую архитектуру. Эти попытки возродить изделия кре¬стьянских художественных промыслов, «не испор¬ченных фабричным клеймом», вдохнуть жизнь в отмирающие народные ремесла, предпринятые в узких рамках художественного объединения, во многих случаях приводили к стилизации, иногда принимали черты «салонного модерна». Но все же обращение к творческой фантазии народа не оказа¬лось бесплодным – оно обогатило талант многих художников и архитекторов, работавших в Абрам¬цеве, натолкнуло на оригинальное решение теат¬ральных постановок, осуществленных на мамонтовской сцене.

Васнецов привлек внимание Саввы Ивановича именно глубоко национальным характером своего таланта. Бережно относясь к его замыслам, Мамон¬тов заказал ему три картины на сказочно-былинные сюжеты: «Три царевны подземного цар¬ства» (1879), «Ковер-самолет» (1880), «Битва русских со скифами» (1881). Природа Абрамцева, где вскоре поселился Виктор Михайлович, кажется, воплотила все обаяние и неяркую красоту средней полосы России. Здесь, у сумрачного пруда, густо поросшего осокой, может быть, и пригрезилась Васнецову простоволосая обездоленная девочка. печально и завороженно смотрящая в темные воды омута. «Аленушка» – не столько сказка, сколько народная песня-причитание, воплощенная в живо¬писи. Васнецов и в этом произведении остается последовательным реалистом, художником, при¬надлежащим к поколению 80-х годов, для которого источником творчества и вдохновения прежде всего служила окружающая жизнь. Его Аленушка – это девочка-крестьянка, встреченная где-то здесь, в окрестности Абрамцева или Ахтырки, так же, как и этот пейзаж – истинный уголок русской земли, который так много может сказать русскому сердцу.

Особенно сплачивали «мамонтовцев» спектакли, которые полушутя-полусерьезно ставились на до¬машней сцене в Абрамцеве. Здесь властвовала неистовая энергия Мамонтова, его дар драматурга, режиссера, его безукоризненное художественное чутье. «Орлиный взгляд» Саввы Ивановича без¬ошибочно угадывал нужных исполнителей и деко¬раторов. И благодаря тому, что под этой гостепри¬имной кровлей соединились блистательные и раз¬носторонние дарования – К.Коровин, М.Врубель, М. Нестеров, В. Серов и, наконец, В. Васне¬цов, – свершавшие на абрамцевской сцене еще не¬ведомый большому театральному миру дерзкий переворот в устоявшихся традициях декоративного искусства, это увлечение сценой уже таило в себе, как дуб в желуде, ростки будущего обновления самого духа русского театрально-декорационного мастерства.

Васнецов был тоже захвачен этой притягательной страстью к сцене. Несмотря на природную застен¬чивость, склонность оставаться в тени, его удалось растормошить, и он с головой ушел в эту радостно-взволнованную атмосферу, сопутствующую созда¬нию спектакля. Он рисовал забавные, полные вы¬думки афиши, ползая на полу, расписывал декора¬ции, мог сутками обдумывать эскизы костюмов, сам играл на сцене и даже сочинял по этому поводу стишки-потешки.

Но главным во всем этом были, конечно, не его актерские опыты (хотя Васнецов, как оказалось, обладал сценическим обаянием и прекрасно смот¬релся со сцены и когда играл Мефистофеля в живых картинках и Деда Мороза в «Снегурочке») и даже не остроумные афиши, исполненные совер¬шенно в духе «модерн», характерном для графики той поры. Главное и весьма важное для творческого становления Васнецова было то, что, обратившись к миру театра, художник обретал здесь размах и органичную, благодатную почву для своего мону¬ментально-декоративного дара, уже так зримо ис¬кавшего выход в его станковых полотнах.

Неудивительно, что именно на абрамцевских подмостках, в атмосфере преданности национальным истокам родного искусства родилась «Снегурочки», навеянная чудесной сказкой А.Н.Островского. Полуфантастическое царство берендеев, их премудрый правитель-философ – Царь Берендей, жизнерадостный пантеизм образов Леля, Купавы, Мизгиря, обрядовые празднества, самобытные костюмы персонажей – какой творческий простор для художника-сказочника! Какая благодатная художественная канва! Васнецова не могла не привлечь эта красивая легенда о древних славянах... Виктор Михайлович создал эскизы костюмов и декораций, взяв за основу народное творчество – жизнерадостный орнамент, украшавший старинные прялки, пряничные доски, узорчатость старинных русских костюмов и домашней утвари.

Эскизы первоначально создавались Васнецовым в декабре 1881 года для домашнего спектакля в Абрамцеве, а затем в 1885 году для Московского оперного театра С.И.Мамонтова в Москве. Здесь стоит привести воспоминания самого Васнецова о работе над декорациями: они переносят нас в ту своеобразную, очень живую, истинно творческую обстановку, в которой жили и работали обитатели мамонтовской усадьбы.

«Перед Рождеством решено было поставить «Снегурочку». Нужны, конечно, декорации, рисунки, костюмы и прочее. Савва Иванович обратился ко мне, да кроме того, под его вдохновляющим деспотизмом я должен был играть «Деда Мороза»... Что тут делать. Никогда ни на какой сцене я не играл – декорации и костюмы еще куда бы ни шло. Отнекиваться не полагалось. Да как-то и стыдно было. Ну, и играл «Деда Мороза», и играл не один раз!..

Так как это было перед самым Рождеством, то пришлось спешить и быстро сделать рисунки декораций, костюмов и роль разучивать... Рисунки одобрены. Савва Иванович весело подбадривает, энергия растет. Собственными руками написал я четыре декорации: Пролог, Берендеев посад, Берендееву палату и Ярилину долину... До часу или двух ночи, бывало, пишешь широкой малярной кистью по холсту, разостланному на полу, и сам не знаешь, что выйдет. Поднимаешь холст, а Савва Иванович уже тут, взглянет ясным соколиным оком, скажет бодро, одушевленно: «А, хорошо!» Посмотришь – и впрямь как будто хорошо».

Для каждого персонажа художник улавливает единственно верное, передающее внутреннюю сущность образа звучание: языческая яркость наряда страстной, темпераментной Купавы, белоснежная целомудренно-скромная одежда Снегурочки, по-восточному пестрый костюм Мизгиря, торжественное, покрытое магическими знаками одеяние Весны...

Смело и безошибочно находит Васнецов колорит и рисунок для эскиза палат Берендея. Краски пламенеют красным и синим – излюбленный цвет древнерусской живописи. В рисунке росписей палаты органично и музыкально сливаются и причудливые языческие символы, и сказочные образы, и наивные своей скромной прелестью цветы русских полей и лесов.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.