Бледный серп луны медленно выдвигается из-за холма на мерцающее ночное небо, бросает усталый свет на сухое песчаное русло реки и повисает, пойманный угрожающе распростертыми руками колючего дерева, единственного истинного властителя природы здесь, на севере Намибии. В незапамятные седые времена, такой же вот прохладной зимней ночью, как эта, первый из гереро шагнул на благословенную землю, дабы подчинить ее себе. А ныне? Его дети, притиснутые друг к другу в тесных стойлах, коротают ночь. Завтра продолжение рабских будней. Пленники на собственной земле, они бесправны, как скот, А тем временем на ярко освещенной вилле их хозяин, сам провозгласивший себя таковым, угощает гостей охлажденным кактусовым соком из хрустальных бокалов.

Стоит дикарям угодить в богатую страну, как они жадно набрасываются на все, что блестит и сверкает. Так было, когда первые белые бросались в Южной Африке на землю, роясь в ней, выкапывая радужные драгоценные камни, и, завороженные горами этих камней, прогоняли коренных жителей, в неведении бродивших по сокровищам. Сегодня дело обстоит не иначе, разве что нет уже надобности пачкать руки, ибо кому-то пришла в голову недурная идея: не прогонять больше коренных жителей, а заставить их взять на себя тяжкие заботы по добыче драгоценностей. Продукты этого жестокого, каторжного труда на земле и под землей красуются потом на полках и витринах, готовые к тому, чтобы в них купались покрытые кроваво-красным лаком пальчики дикарей.

Южноафриканские расисты управляют Намибией как провинцией – невзирая на то, что с 1961 года Организация Объединенных Наций призывает состоящую ее членом ЮАР вывести войска из Намибии и предоставить живущим там народам право на самоопределение. Лишь каждый восьмой житель страны – белый. Большинство из них, так же, как и в ЮАР, составляют буры – потомки голландских, северогерманских и французских колонистов и иммигрантов. У них свой язык, так называемый «африкаанс», голландское происхождение которого легко угадывается. И если в ЮАР существуют два официальных языка, английский и африкаанс, то в Намибии к ним добавляется еще и третий – немецкий. 30 тысяч из 100 тысяч белых жителей – немцы. С 1884 по 1919 год страна была немецкой колонией. Восстания народностей нама и гереро, вспыхивавшие в 1904 – 1907 годах, жесточайшим образом подавлялись. Одно из подразделений кайзеровских колониальных войск учинило немыслимую расправу над обеими группами населения. Истреблены были сотни тысяч; немцы остались в стране. И по сей день они живут на огромных фермах, держа местных жителей в качестве рабов. Сюда переселяются все новые немцы, привлеченные теми условиями труда, которые созданы в стране неоколониализмом и империализмом. Узаконенный расизм – специфически южноафриканская форма эксплуатации – гарантирует им заработок, вдесятеро превышающий тот, что получают черные. Для них страна по-прежнему старый, добрый «германский Юго-Запад».

Под руководством народной организации СВАПО население борется за независимость. Последние годы эта борьба ведется и вооруженным путем. Расисты, как и прежде, прибегают к слепому террору. И пока правительство ЮАР заверяет ООН в своей

готовности не препятствовать обретению Намибией независимости, находящиеся на севере страны части южноафриканской армии, насчитывающие свыше полумиллиона солдат, вторгаются в Анголу и уничтожают там людей из Намибии, нашедших приют в лагерях для беженцев.

600 человек было уничтожено за неделю до того, как вместе с группой туристов – граждан ФРГ и Австрии – я поднялся в аэропорту близ Иоганнесбурга на борт самолета южноафриканской компании, направляющегося в Виндхук.

После 9 вечера на улицах небольших городков редко кого встретишь. А этот Виндхук как раз и есть такой городок, типично немецкий. На главной улице дремлют маленькие домишки в колониальном стиле с рядами низких колонн, поддерживающих оштукатуренные выступы. Тут и там виднеются современные фасады, но и

те провинциально тяжеловесны. Как инородное тело, вздымается над одноэтажными домишками единственный высотный отель, подобно указующему в будущее персту, простертому над городком, погруженным в дремоту минувших времен. Перед этим отелем мы вышли из такси.

Здесь все проникнуто германским духом! Улицы носят имена покорителей страны: Людерица, Лейтвайна, Бюлова. Именем Геринга тоже назвали улицу. Впрочем, многие улицы называются, как всюду: Садовая, Парковая, Почтовая, Вокзальная и так далее. Вывески над витринами маленьких лавок, превращающих Кай-зерштрассе в торговый центр, – на немецком языке.

Рядом с Виндхуком – Отьиваренго. Уже само название местечка выдает, почему белые чувствуют себя здесь столь вольготно. Отьиваренго в переводе означает «пастбище жирной скотины». Когда-то гереро пасли свой скот на здешних избалованных дождями лугах, второй такой плодородной области в Намибии не сыскать. Колониальные власти раздавали зеленые угодья немцам-переселенцам и зверски расправлялись с гереро, защищавшими свои владения. Германские колониальные войска сократили численность кочевых народов до 25 тысяч человек и с оставшимися в живых обращаются как с рабами, заставляя трудиться на отобранных у них же полях. Одним из первых, поселившихся здесь, было семейство Бентайма – обедневшего дворянина, который отправился в далекую колонию, дабы вновь возродить старые феодальные времена, символом которых считал участок земли и покорную челядь.

«Бентаймы были ужасно бедны, – рассказывает мне фермер, – у детей не было даже шнурков для ботинок. Малыш Инго завязывал ботинки проволокой». Этот Инго фон Бентайм сидит сейчас передо мной, человек медвежьих размеров. Большая его голова разбухла от виски с содовой, которое он заливает в себя из высокого стакана. Он в отчаянии и преподносит это присутствующим с театральностью заурядного актера. Он рассказывает о своих сыновьях, солдатах южноафриканской армии, которая стоит на границей Анголой, чтобы защитить родину от «черных орд», и, ах, как бы ему хотелось быть там вместе с ними и выполнять свой долг перед отечеством! Его Юго-Западу нельзя позволить пасть, он выстроил его своим трудом, своими руками... И все в таком Духе.

Глаза слушателей – моих спутников по туристской группе – неотрывно следят за ним. Фрау Рольфе судорожно сглатывает при каждом втором слове. Герр Ротемунд сидит, широко расставив ноги, одной рукой решительно опираясь на колено, положив другую на стол; он кивает, нахмурив лоб, в его глазах проскакивают искорки злобы. Рядом с ним фрау Ротемунд: белокурые локоны, благочестивый взор. Герр Клемперер, скрестив руки на груди, бросает взгляд на танцевальную площадку, где топчутся подвыпившие молодые люди. Но тут же снова разворачивается к сидящему рядом рассказчику, словно намереваясь удостовериться, что сыновья этого достойного немца не могут быть какими-нибудь бродягами без роду-племени, которые ведут себя так, как те вот юнцы на танцплощадке.

В саду отеля мы встречаем человека со следами, похоже, драки на лице. «Ружье... Сильная отдача...» – с баварским акцентом объясняет загорелый здоровяк лет за пятьдесят, дотрагиваясь пальцем до ранки над левым глазом. Из-под молодцеватой ковбойской шляпы нам улыбается лицо, повидавшее немало сражений. Уж без него не обходилось, если где-то свистели пули, говорит он. Был и в вооруженных частях СС, а потом с иностранным легионом в Алжире и Вьетнаме. Дальнейшее развитие Юго-Запада для него не представляет проблемы. «Мы прикончили 6 миллионов евреев, так с 500 тысячами кафров тоже как-нибудь справимся»...

«Этот наверняка в своей жизни многих прикончил», – восхищается за ужином герр Бауманн.

«Что же ему оставалось, – замечает фрау Ротемунд, – иначе его наверняка самого бы давно пристрелили».

Хассо Беккер, фермер, рассказывает о себе: «Всю жизнь провел на ферме – за исключением военных лет». Тогда он и его друзья вызвались добровольцами: «Без нас Адольфу не выиграть войны, сказали мы себе». Поначалу, правда, германский вермахт вовсе не желал принимать в свои ряды соплеменников с Юга. До тех пор, пока Хассо Беккер не разразился

скандальным письмом. В ответ пришел приказ о его зачислении лично от заместителя Гитлера Рудольфа Гесса. Герр Бауманн от таких речей приходит в восторг. Жуя пирог, он издает звуки, которые должны означать, что сегодня этот документ стоит, наверное, уйму денег. И болтовня за чашечкой кофе завершается всеобщим негодованием по поводу того, что Рудольф Гесс все еще сидит в тюрьме.

Вечернее солнце уже давно отбрасывает тень на соломенно-бурый ландшафт, когда я собираюсь в одиночку пойти взглянуть на жилища черных, которых Беккер здесь держит в роли рабов. Их около 200 человек – «его» черных, живущих на «его» ферме... Он с гордостью сообщил, что недавно построил для них новые дома.

Навстречу мне идут дети, протягивая раскрытую ладонь. На них лишь тонкие перепачканные рубашонки. Я даю каждому монетку и направляюсь вслед за ними. На площадке, лишенной всякой зелени, стоят рядом два домика. Позади лужайки с высокой травой виднеется третий. Это низкие стойла из высушенного жарким воздухом камня, каждое величиной с небольшой гараж.

Я приближаюсь к первому из этих жилищ. Оно разделено на два квадратных помещения, приблизительно 3 на 3 метра, между ними две двери, ведущие в кладовку и туалет, такой крошечный, что не повернешься. Вхожу в одну из двух комнат: двухспальная кровать и кушетка, между ними только-только хватает места для ночного столика. У входа в комнату прикреплена доска со свисающей занавеской, очевидно, подобие шкафа. Это все. В этой дыре живут три или четыре человека.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.