Грязь в конце октября – обычное для нашего города явление. Здесь же и летом после любого дождя царствовала грязь.

Дом, в который мы заявились, не был ни худшим, ни лучшим в переулке, но стоял последним в ряду. И это почему-то добавило делу какой-то наивной таинственности.

Итак, в цеховой лаборатории между пятью и шестью часами утра, если верить эксперту, отравилась девятнадцатилетняя Люба Сличко. А здесь в комнате за кухней в своей постели мертвой лежала Павлина Назаровна Осмачко, тетка той девушки, родная сестра ее покойной матери.

– Я пришла с ночного дежурства, – безучастно повторяла прокурору свой рассказ старшая племянница покойной. – Заглянула в ее комнату, а она... с подушкой на голове... Ее задушили. Кто, зачем?

Она много раз шепотом повторяла это слово: «Зачем, зачем, зачем...» Повторяла, когда прокурор уже и не спрашивал ее ни о чем. Спустя какой-то час после того, как она обнаружила в своем доме убитую тетку, молодая женщина узнала о самоубийстве младшей сестры. Что ж удивительного в ее гипнотическом состоянии? Странно еще, что она вообще способна отвечать на вопросы.

Эта старшая племянница, Софья, работала в гинекологическом отделении нашей больницы. Я сразу узнал ее, но вот фамилию вспомнил не сразу. Софья, Софья... да, Осмачко же. А Люба была Сличко. Но прокурор говорит, что сестры они родные, значит, у старшей фамилия матери, а у младшей – отца. Я действительно никогда не слышал, как и сказал Привалову, фамилии Сличко. Но почему его это так интересовало, и при чем тут вообще я?

За всеми подобными размышлениями я не обратил внимания на приезд медицинского эксперта, а он, оказывается, уже присоединился к Привалову.

Осмотрев комнату за кухней, прокурор прошел в другую комнату и. словно отпрянув, шагнул назад. Комната сверкала чистотой, и лишь несколько аккуратных следов, оставленных на полу сотрудником угрозыска, и здесь побывавшим до нас, как бы от имени хозяйки укоряли. Но и настораживали.

– Нет, ее не убивали, – сказал эксперт, осмотрев покойную хозяйку дома. – Она умерла своей смертью. Сердечная недостаточность, это точно. А подушка? Она ни при чем. Ищите, думайте, – добавил он, обратившись почему-то ко мне. Вероятно, потому, что постеснялся бы давать такой совет Привалову.

– Экспертиза покажет, убивали или нет, – буркнул прокурор. Вдруг и он тоже повернулся ко мне, совершенно тут неуместному человеку: – Все это к вам отношения не имеет. Но то, что увидите дальше, имеет. Не все сразу, потом узнаете – спешить уже некуда.

Эксперт между тем установил, что смерть хозяйки дома наступила поздним вечером, вероятно, в районе одиннадцати часов. «Двадцати трех», – сказал он, конечно.

– Кто еще живет в этом доме? – вдруг спросил Привалов.

– Сейчас никто, – быстро ответила Софья. – Я... то есть. Сейчас я.

– Кто жил до прошедшей, ночи? – Голос Привалова звучал резко, требовательно. Меня не так поразил вопрос прокурора, как та определенность, с какой он требовал от нее ответа.

– Мы… Тетя Паша... мы так ее звали... она воспитала нас. Мама умерла еще в сорок шестом. И Любочка жила, – сквозь слезы добавила Софья. А мне вдруг пришла в голову мысль: знала ли старшая сестра о беременности младшей, к кому могла Люба обратиться, как не к сестре, работавшей в гинекологии?

– Еще кто? – не обращая внимания на ее слезы, безжалостно настаивал прокурор.

– Еще Верка. – Софья успокоилась быстро. – Верка жила. Сестра. Она позавчера ушла из дома. Пришел парень, с которым она... ну, живет... и забрал ее вещи. Тетя Паша сама ему помогала собирать.

– Что за парень? – спросил Привалов.

– Гришка Малыха. Он в порту работает. В бараке там живет. В общежитии. Летом плавает, а сейчас... не знаю, что делает.

– Кто еще?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.