...Мы поспорим!

– Не-ет, Максим! Не-ет! Ты жизнь не менее меня любишь! Не менее любого и каждого! Как хошь, Максим! Как х-о-ш-шь! А меня туда не тяни! Не тяни! Я выплыву! Не хватало еще чего! Да и Наталка моя беззубым своим мне улыбается! Ручонки-царапушки в душу запустила... Ими за жизнь я зацеплен...

Они корчились одновременно и не видели страданий друг друга. Максим только стонал и скрипел крупными своими ядреными зубами, Стас же свое бессвязно твердил: «Ручонки-лягушонки... Царапушечки! Не пускают...»

После следующего приступа, открыв глаза, Стас вдруг увидел бревно, выткнувшееся из вершины волны.

– Макси... – обрадованно было начал он и недопроизнес имени друга, понял, что его перед ним нет.

– Макси-и-и-м! – Завертел головой Стас, цепенея от ужаса. – М-а-к-с-и-и-м!

Это был конец. Это было пострашнее любого сиротства – остаться одному в таком положении, одному ждать смерти. Он отгонял страшные мысли изо всех сил, но главная все же пробилась сквозь его искусственные заграждения: «Максим утонул... А ведь он был и сильнее меня и выносливее. Это просто случайность, что не я первым...»

Чтобы не видеть перед собой пустоты, Стас даже глаза прикрыл. Но пока на него наваливалась очередная волна, словно наяву увидел свою крохотную Наталку – ее ручонки, еще самопроизвольно дергающиеся в воздухе, губенки, чмокающие полную грудь жены, молоко в уголках этих губенок...

И тут он сразу же становился словно бы ближе к жизни, на ее стороне.

Исчезновение Максима заставило Стаса забыть на некоторое время о бревне – своей надежде на спасение. Когда же вспомнил о нем, бревно успело проскочить рядом в трех-четырех метрах и теперь удалялось, хотя и наискосок, в сторону берега. От досады на самого себя Стас опустил правую руку – сработала привычка ударять себя в расстройстве по бедру – и задел ножны, в которых был его великолепный нож, тонкий, способный наголо сбривать с мышц зверя шкуру.

И только теперь он вспомнил детство и то, как пацанами, учась плавать, они всегда брали с собой булавку, которую держали в зубах раскрытой. Считалось, что если в воде настигнет судорога, то хороший безжалостный укол булавки заставит ее отпустить хоть руку, хоть ногу.

Уже не заботясь о болях в ногах – теперь они болели и без судорог, – он вытащил нож из ножен, взял его в зубы и плавно оттолкнулся от носа лодки в направлении ускользающего бревна...

Стас почти догнал его. Он уже видел, что то было даже не одно бревно, а два – стянутых в плотик самодельными скобами из толстой ребристой арматуры. Это обстоятельство увеличило надежду на спасение.

Ему оставалось несколько толчков до бревен, и он поспешил, перенапряг-таки мышцы. Судорога свернула обе ноги разом. Кроме того, он чувствовал ее начало, ее приближение и в правой руке – уже «вело» безымянный и средний пальцы... «Конец», – мелькнула было отчаянная мысль, но он тут же взял нож в левую руку и насколько мог сильно воткнул его в левое бедро, потом, не раздумывая, в правое предплечье. С тем же бездумьем, словно стараясь не дать себе что-то чувствовать и думать, он переложил нож в правую руку и повторил удар в правое бедро...

Он не знал, действительно ли могла помочь булавка от судороги – не пришлось испытать в детстве, – но эти удары ножом словно освободили его мышцы, а боль даже обрадовала и пока взбодрила.

Он догнал плотик, с ходу попытался было взобраться на него, но тут же понял, что не сможет этого сделать: во-первых, не было сил даже немного подтянуться, вода, словно болото или смола, держала его и, казалось, всасывала в себя, в свою глубину; во-вторых, бревна были покрыты толстым слоем противной скользкой слизи. Такой скользкой, что она не дала бы взобраться на плот даже со свежими силами. А если и удалось бы взобраться на плот, то он наверняка не долго бы продержался на нем – на это потребовалось бы усилий не меньше, чем для того, чтобы держаться на воде.

Нужно было что-то срочно придумать, как-нибудь зацепиться за плот. И обязательно так, чтобы его не оторвало волной – это раз, и так накоротко, чтобы он не захлебнулся даже в бессознательном состоянии.

Но зацепиться было нечем. Пока суть да дело, он посильнее воткнул нож со стороны торцов по ходу слоев дерева. Это была ненадежная опора – нож изгибался при малейшей потере равновесия. И он понимал, что нож вот-вот выйдет из сырого бревна, а судорога в любую секунду может взяться за него снова. Ведь не навсегда же он отогнал эту акулу, изранив себя.

А мысль и взгляд его приковывала скоба... Дотянуться бы до нее, ухватиться бы!

Помогла волна... Она словно набросила Стаса на край плотика, и он успел схватиться за скобу обеими руками. Потом все произошло как бы само собой: следующая волна, наоборот, попыталась сдернуть его с плотика, оторвать от скобы. И ей чуть было не удалось это сделать. Удержался Стас только на одной правой. А когда пытался схватиться снова за скобу левой рукой, она попала не сверху, а в промежуток между бревнами... И Стае понял, что нужно сделать.

Сдирая кожу, превозмогая невыносимую боль, он протолкнул-таки кисть под скобу, в треугольное пространство, образовавшееся при соединении круглых бревен. Почувствовав, что скоба уже на запястье, парень намертво сжал кулак.