Что же он мог узнать? Кого встретить? Стоп! Да, да, Никита мог кого-то встретить, кто сказал о его отце нечто порочащее того! Столь порочащее, что сын, любивший отца, друживший с ним, решился написать тяжкие, оскорбительные слова о нем.
Быть может, это связано с военными годами биографии Федора Борисовича Гладышева?
Мысль пришла вдруг, как бы между прочим. Но стоило ей родиться, как я сразу же уцепился за нее. И внезапно обнаружил, что в тайничке мозга находится местечко и для мыслей об очках и двухстах рублях, находившихся при погибшем юноше. Человека, пользующегося очками с линзами плюс девять диоптрий, можно считать инвалидом...
Цепочка состоит из скрепленных звеньев... Миша Торопов обратил внимание на то, что у Никиты Гладышева ухудшилось настроение примерно за две недели до рокового 14 мая; именно тогда Никита встретил «инвалида», когда-то знавшего Федора Борисовича, и приобрел для него очки; ему же он собирался передать двести рублей, в связи с чем продал свой альбом с марками...
Но как и где он встретил «инвалида», каким образом узнал, что тот был знаком с отцом, где приобрел очки, если их нет в нашем городе? А почему, собственно, в нашем городе? Не уезжал ли Никита Гладышев куда-нибудь две недели назад?
...Дом, в котором проживал учитель Морозов, фасадом выходил на широкую улицу.
Дверь мне открыл мужчина средних лет, в пижаме. Мы познакомились, и Морозов пригласил пройти в комнату.
— Не обессудьте, – улыбнулся Морозов – но разговаривать буду, лежа в постели. Знобит что-то. Прямо-таки какое-то наваждение. Всякий раз в мае простуживаюсь. Заметьте, в любую погоду. Так чем я могу быть вам полезен, Дмитрий Васильевич? Догадываюсь, что разговор пойдет о Никите Гладышеве. Какая трагедия, какая трагедия...
— Андрей Александрович, не знаете ли, уезжал Никита куда-нибудь из города две недели назад?
— Мне трудно ответить на ваш вопрос. Дело в том, что я сам уезжал в Брянск. Я уехал двадцать восьмого апреля. Умерла моя мать. Она жила в семье старшего брата. Я был там до второго мая. Третьего приступил к занятиям в школе. Никита был на уроках. Однако легко выяснить, уезжал ли он...
— Да, да, конечно, – кивнул я. – Позвоню его родителям. Андрей Александрович, расскажите мне поподробнее о вашей последней встрече с Никитой, четырнадцатого мая.
— Он позвонил в половине седьмого вечера и попросил разрешения прийти ко мне. Я никогда не отказывал ребятам во встрече. Он приехал минут через тридцать или сорок.
— Каким вы нашли его?
— Знаете, он был весь взвинченный. Это чувствовалось по каждому его движению, по тону, каким он говорил. Я спросил, что с ним. Никита неохотно ответил: «Ничего. Просто я устал, Андрей Александрович». Потом спросил: «Может быть, я вам помешал?» Я успокоил его. Мы стали разговаривать.
— Он говорил с вами о своем отце?
— Об отце? – удивился Морозов, – Нет, ничего. Видите ли, Дмитрий Васильевич...
Учитель замялся.
— Вас что-то смущает? – насторожился я.
— То, что сказал Никита, касается Елизаветы Павловны...
— Ромашиной?!
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.