Вьюга в городе

— Мне и с одной хорошо, – жестко ответил Яша.

— Мне тоже... достаточно одного эрдельтерьера, – с желчной вежливостью сказал бородатый.

Яша натужно умолк, не сказав, толком не выразив того, что думал. Он не хотел спорить, особенно с этим бородатым, натыкаясь, как на льдину, на его холодный взгляд и на такой же холодный голос. Ему хотелось лишь приблизить интерес этого собаколюба к конкретной судьбе рыженькой собачонки. Или он добр только для собственного эрдельтерьера, а та рыженькая для него безгранично чужая, просто ничейная, пустошная, просто уж и не собака, не живая тварь?

Сам Яша собак никогда не держал, хотя давно, в детстве, играл, водился в деревне с Жучками. Бобиками, Шариками. Они были шустрые, смышленые, ласковые, эти мелкорослые дворняги, умели за корочку хлеба «служить» на задних лапках, звонким лаем объявляли о появлении в деревне пришлого человека, стерегли стада и огороды, бесстрашно вылавливали полевых грызунов – так органично и деятельно вплетались в трудовую жизнь и быт людей, что без них, непривередливых и покладистых дворняг, жизнь была бы скучна да и немыслима, как без птиц. Но совсем иной, странной, ущербной, вовсе не собачьей виделась теперь Яше жизнь городских комнатных собак. В подъезде пятиэтажки, в которой он жил, тоже имелись собаководы. Рано утром, когда Яша трусцой сбегал по лестничному маршу, спеша на работу, встречь ему попадалась тонкомордая гончая, которую в гордом молчании вел с прогулки худенький курносый подросток. Вечером, перед сумерками, он опять выводил во двор свою высокую и длинную собаку и, держа ее на поводке, царски посматривал на бессобачное мальчишеское общество двора. Однако он со своей желто-белой гончей зачастую оказывался в одиночестве, так как не мог показать мальчишкам, на что же конкретно она способна, и они утратили к ней интерес. Небольшой, засаженный молодыми тополями двор был мал, тесен для гончей, сделав два, три прыжка, она сразу же на что-нибудь натыкалась и была похожа на огромную щуку, которую пустили в домашнюю ванну с водой. Бывали минуты, когда гончая, будто завидев что-то вдали, воинственно изготовлялась для броска, для скоростной погони. Но это ей лишь грезилось, мерещилось, наверное, и степная даль и азартный гон, на самом же деле никакой дали во дворе быть не могло, и догонять там было некого. Словом, гончая годилась только на то, чтобы ее показывать. В руках курносого подростка она выглядела живой, красивой, но очень громоздкой игрушкой, играть с которой несподручно.

В квартире первого этажа тоже держали собаку. Каждое утро на прогулку выходила оттуда пожилая женщина, ведя на ременном, украшенном серебряным узором поводке молодую овчарку. В дальнем углу двора, возле скученных гаражей, женщина отцепляла поводок, и овчарка, получив волю, радостно-возбужденно носилась вокруг своей милостивой хозяйки. Яша однажды увидел, как овчарка, взволнованная запахами утренней земли, вдруг начала сноровисто расчищать передними лапами замусоренную колдобину. Яша даже заинтересовался и подошел поближе к даме с собакой: видно, какого-то зверька унюхала под землей и так азартно раскапывала его нору. Но Яша разочарованно улыбнулся, когда увидел в зубах собаки старую, безногую куклу. Овчарка, то подбрасывая эту драную ватную куклу, то терзая ее когтями, грозно рычала, взлаивала и была жалка в этом своем самообмане, в мнимой этой опасности. Искусственный, ложнотревожный лай и угрожающие прыжки ее были нелепы и смешны, потому что нельзя же такой огромной собаке с серьезным лаем бросаться на безропотную куклу...

Яше не нравился не сам разговор о собаках, а беспутность его: без пользы он, чешут языки, да и только. А что не поинтересоваться бы этим собаколюбам той рыженькой? Какой она породы и что это за правило, порядок, вид дрессировки ли какой – вот так на привязи собак морозить?!

Яша как-то демонстративно встал и вышел на лестничную площадку покурить. Из приоткрытой форточки вместе с посвистами ветра долетало слабое поскуливание рыженькой. И то ли от этого слитого плача собачки и вьюги, то ли от разговора этого тягостного Яше стало зябко, по телу опять засновал озноб. Дымя сигаретой, он поискал в кармане пиджака монету и по лестнице пошел вниз, на первый этаж, где был телефон-автомат. Он набрал номер и услышал голос Лизы:

— Ты?.. С легким паром, что ль?

— Не ходил еще, очередь тут...

— Шел бы домой... Нина Климова сейчас звонила. Она уж своего Петю в ванне напарила, горчичниками обклеила и в постельку уложила. А ты ходишь там... И знаешь, что она мне сказала? Она же технолог в ПТО, все дела там наверху знает. Говорит, Петя и Яша своим геройством Паратова от выговора спасли. Профремонт второго блока в плане значился вторым кварталом, летом еще. Но Паратов все откладывал, перво-наперво план сдачи новых объектов гнал, да вот так до аварий и дотянули. Но «аварийку» вызывать не стали, чтобы шум на всю область не подымать, ничего не актировать. Вами, удальцами, прикрылись...

— Не знаю, как там у них... Но неужели, по-твоему, лучше бы без света всем сидеть сейчас?

— Ах, ладно об этом... Как чувствуешь себя? – Осуждающий голос Лизы потеплел.

— Зябну что-то, – откровенно ляпнул Яша.

– Э-эх, ты! – укорно-жалостливо выкрикнула Лиза и смолкла, в трубке запикали гудки. Сегодня утром Лиза торопила его сборы, когда услыхала об аварии. А вот теперь, узнав о пресловутой ее причине, вроде бы даже и укоряет его. И по-своему права: сколько аварийных происшествий случается по чьей-то оплошности, по недогляду!.. Поэтому все такие дела Лиза зачастую относит не к геройским, а к несуразице, к бестолковщине в работе. «Но мы с Петей тут ни при чем. Мы свое сумели... Вот она, лампочка, горит, сияет, всему городу светло...» – входя в предбанник, оправдывался перед Лизой Яша.

– Наша очередь подошла, – махнул ему парень-спортсмен.

– Бегу! – Яша суетливо прошмыгнул в раздевалку, отталкивая мысли о работе, о жене, о рыженькой собачонке, стал сбрасывать с себя одежду. Перед входом в парильню подержал под горячей водой веник, и, когда он обмяк, зазеленел, как бы ожил, дохнул летним ароматом березы, Яша открыл дубовую дверь парильни. На дощатом полке-помосте, огороженном перилами, несколько мужчин нещадно хлестались вениками, мученически-радостно кривя потные лица. Яшу обдало каленым зноем, будто он шагнул в самое пекло полуденной пустыни, где, однако, несмотря на неистовую жарищу, дышалось легко и сладко: воздух был огненно-горячим, но не пережженным, убитым, а эфирным, живительным, с едва уловимым запахом эвкалипта. Он не обжигал липко, колюче, а неспешно внедрялся в тело, до самых костей прогревал его, и оно блаженствовало, словно невесомо плыло и растворялось в волнах ароматного зноя. И ничего уж не желалось, ни о чем не думалось, было лишь несказанное наслаждение, нежное томление плоти.

Постояв минут пять неподвижно, Яша взмахнул распушенным березовым веником и стал радостно-остервенело хлестать себя, открытым ртом хватая обжигающий воздух.

— Вот жарёха! Ух-ух! – ликующе стонал кто-то за спиной.

— Ах-ох! – жестко истязал себя крепыш.

Яша одним из последних удалился из парильни и, поднырнув под струи теплого душа, вышел в предбанник отдохнуть. На диванах, опоясавшись простынями, сидели раскрасневшиеся парильщики, пили чай, пиво. Яша откинулся на спинку дивана и почувствовал вдруг, что не может расслабиться, всецело отдаться отдыху. Что-то мешало этому, какая-то забота сидела в нем, не отпускала его. И он стал вспоминать, отыскивать ее. Взгляд его невольно заскользил по лицам раздевающихся и одевающихся людей и само собой почему-то задержался, остановился на бородатом. В парильне Яша не заметил его и теперь в упор смотрел на чуть порозовевшее матово-белое, холеное его тело. «Да, этот никогда и ничем не перетруждал себя и, конечно же, не пропустил ни одного обеда», – с непонятной для самого себя неприязнью подумал о бородатом Яша и тут же признался себе, что безо всякой причины придирается к человеку. И все же какой-то повод для этой неприязни был. «Ах, да ведь он собаколюб», – уличающе вспомнил Яша недавний разговор в предбаннике, но тут же подумал, что неприязнь рождена не пристрастием бородатого к собакам, а чем-то другим. Наверное, его ледяным взглядом, холодным каким-то изяществом, всепоглощающим вниманием к самому себе...