Нитка от Уренгоя

Подошла вахтовка. Я зашвырнул в нее рюкзак: на дне его глухо звякнули нож и кружка. В кунге уже сидел народ – сборный, разный, но объединяемый одной целью – лететь на Уренгой.

...Ехали недолго, минут пятнадцать, Дернулись, скрипнули, дверца распахнулась, за ней – Муханов.

– Вперед, орлы! Нечего молотить штанами.

Мы посыпались вниз.

Вертолет – по-нашему «вертушка» – лениво раскручивал винт, пыхтел, откашливался и нехотя поглядывал в небо незрячими стеклами.

Однако взлетели. Стрелка альтиметра над кабиной пилотов поползла вверх и замерла где-то за третьей сотней. Летели вдоль трассы. Я глянул вниз: и вправду – нитка – тонюсенькая, черная, прямая, через всю тундру. А рядом укатанной колеей поблескивает зимник, и катится по нему оранжевой детской игрушкой веселый пятнадцатитонный «магирус». Вроде и смотреть не на что. А шуму-то, шуму – тут тебе и колонны высокого темпа, и вертолеты-самолеты, и сводки, а на рациях – и говорить нечего, трагедии Шекспира, эфир трещит... И все из-за этой нитки – первой от Уренгоя.

...Прилетели через час с небольшим. «Вертушка» торопилась дальше, за Полярный, в Ныду, и потому мы разгрузились в темпе: покидали на снег свое добро – матрацы, кирзачи, связки наволочек и простыней – и тут же залегли на всю эту кучу, чтобы ветром от винта не сдуло. Со мной случился конфуз: вместо своего рюкзака я прихватил чужой, чувствую, легкий. Глянул, бог ты мой, а там пеленки-распашонки, чуть ли не соски. Пришлось вернуть с извинениями, но кто-то не удержался:

– Нехорошо детей грабить...

Жилгородок оказался не наш, а СМУ-1. Они здесь хозяева, они в порядке: большинство бочек их, теплотрасса их, радиостанция их, Люся из магазина и та – Васечка-Петечка – по именам знает. А в столовую входят с таким видом, словно деды их здесь, на Уренгое, родились. Наших же бочек и вагончиков – с гулькин нос, вот она почему, высокая перенаселенность, выше, чем в Англии и Японии, вместе взятых. Тут уж ничего не поделаешь, хорошо еще, что тепло, что уже не в палатке... Подумаешь, одна койка на двоих! Так ведь, пока один спит, второй пашет...

– Старик, – сказал мне Муханов, – покидай эти «полотенца» в машину, поедем на трассу.

Ничего себе, покидай. Они не вафельные, не личные, не махровые. Они для трубы. Сколько-то там тонн выдерживают, когда надо опускать это дело в траншею. Тоже мне, рушнички...

На трассу, до нашего участка езды с полчаса. Дорога, конечно, похуже Военно-Грузинской, но, с другой стороны, кто может сказать, что видел стадо оленей на автостраде первой категории?!

...Ну, что такое трасса? Много тундры, много снега, много трубы, много сварки. И все в ниточку. Впрочем, для меня эта трасса началась не слишком удачно, все больше разгрузи – погрузи, но я надежды не терял, полагая, что Муханов все же определит меня в бригаду, если, конечно, вспомнит, что я не докер, а дипломированный слесарь. Но он не вспомнил, а приказал загрузить пустые кислородные баллоны и ехать с ним обратно.

В жилгородок вернулись часам к четырем. Остановились у конторы, слезли. Вообще-то меня разбирало зло: баллоны, матрацы, ящики со сгущенкой и прочая фурнитура. Я-то думал, что по мне трасса плачет, ждет не дождется своего любимца. Но похоже, что завтра снова прилетит «вертушка», и снова бери больше – кидай дальше... Нет, нехороший человек Муханов. А тут еще место ищи для культурного сна и отдыха, как последний бич.

– Старик, – сказал Муханов, – похоже, что тебе слать негде...

Я вежливо промолчал.

– Хочешь, выходи в ночную смену, в бригаду Прозорова... Если, конечно, не устал.

Я не устал, о чем немедленно сообщил Муханову.

– Ну, коли так, моя койка крайняя слева. Часика три соснешь...

И он испарился по своим начальственным делам. Через минуту я лежал на койке Муханова, а через две уже спал. Последняя моя мысль была такая: хороший человек Муханов.