Прощание с брянскими

— Сошелся, сынок Ваня, жить – нечего по сторонам глядеть. Да, да.

— Кто меня видел?

— И не дай бог, чтоб видели. И чтоб в голове не было такого. Я хозяйке твоей верю. Да, да. Нечего. Ешо раз, – вытянул он опять палец, – пожалуется хозяйка, – прошшай, сынок Ваня, и забудь, что у тебя папка и мамка есть.

— Ничего не было.

— И слава богу. А глазы не пяль. И чтоб хозяйка не переживала. Да, да.

— Да-а...

— Умом рухнулся, – сказал уже помягче Терентий Кузьмич. – Моргай за тебя!

— Чего моргай? И где я был? Кто меня ловил?

— Э, разговор дерваком: хвать, хвать, – сказала мне Мария Матвеевна. – А злости нема. Дай бог, по закону оженились и живете. Не по колдовству. Тут есть всякие, чужих мужиков сманывают. Догуляются, прогуляют свою красоту. До время цвет цветет, не дергать его куды зря, чтоб не завял. У нас одна гуляла-гуляла и пошла за последнего, какой никому не нужен. Бывало, шапку с него собьет и ну толочь. Красивая, на веретне крутилась. Идет воды, так она вся... ягода! И пришлось эту шапку целовать. А пьянствовал, а бил ее, усе подушки и рубашки посек топором. Внести тебе молочка, Вань?

— Не хочу, – расстроился Иван.

— Попужал отец, – засмеялась Мария Матвеевна. – После службы первый раз накинулся. Зачем они тебе, сынок?

– И нехай забудет про папку с мамкой, – подал голос Терентий Кузьмич из другой комнаты, где гремел репродуктор. – Да, да.

— Ты раз сказал, и ладно, – стала жалеть сына Мария Матвеевна. – Чего он, глухой ли?

— Мы не знали этого. И в роду не было!

— В роду не было... – поморщился Иван.

— И не было! Да, да.

— Внесть молочка?

— Не. Пойду. – Встал он, снял с вешалки шапку и не мог уйти фазу, переминался в сенках, курил, курил.

— Иван наш горя не знал, – сказала Мария Матвеевна. – Григорию досталось. Десяти годов пошел скот постевать и десять пудов хлеба добыл. Ой, сейчас письмо напишем хорошее!

— Давайте напишем, – говорю я.