Прощание с брянскими

— Мы уже с ним как дети. И свадьба наша золотая прошла. Мы оженились в семнадцатом году. Братья мои поприбегли с фронту, как царя Миколая скинули. Кто прятался, коров отбирали. Брат Минай поглядел – и в Красную Армию. А мне пришлось побираться молодою. Кокошник свой спрятала, и поехали с невесткой в самую троицу к хохлам на заработки. Не венчали нас с Терехом. Я на два года старше, ему полугодия не хватает.

— Золотую свадьбу не справляли?

— Не, Иванович.

— А чего ж?

— Горшков нема.

— Каких горшков?

— Смеялись внуки: «Баб, вам золотая свадьба». Я говорю: «Знаешь, дед, давай мы с тобой уже либо свадьбу сыграем, только разжиться нам горшками». Я тебе, Иванович, не рассказывала тэю притчу?

— Не-ет, – уже смеюсь я вместе с ней.

— О! Ты бы подзакусил.

— Закусуй, закусуй, Иванович.

— Жил как-то старик со старухой. Жили скромно, как мы. Хлеба хватает – и слава богу. Молочко свое подоим, как корова отелится, а денег... не забиваться: дадут двадцать рублей, обойдемся с месяца до месяца как-либо. И вот тая старуха, что ж (это не сейчас, когда-то): «Дед, давай мы переженимся, свадьбу сгуляем?» «А как же нам?» «Купим горшки новые, мы на головы наденем (как батюшка венцы надевал), стол отодвинем середь хаты, обойдем кругом, молитву пропоем три, раза». И вот они «Господи, помилуй» пропели кругом стола три раза. Пошла бабка воды назавтрева. Колодезь от них был далеко. А ехал какой-то, деньги вез рассчитывать людей, хал – и потерял сумку. Бабка как подцепила в ведро сумку – и драла! «Дед! Я деньги нашла!» «А где?» «Какой-то человек проехал рано и потерял». И не чуть и не чуть того человека. Дед: «Дай-ка я пойду у шинок». И попивает себе водочку ходит. Люди дивлются: за что ж он пьет? Спрашивают: «Дед, где деньги берешь?» «Да бабка моя нашла много, я по трошки пропиваю». А тот человек распекается о деньгах. Прошли слухи, что старуха нашла. И заявляется он к ним! «Ну что ж ты, сынок, ко мне пришел?» «Слыхал я, что ты деньги мои нашла. Так и так, меня разоряют люди, денег было много». «Не-е-е, я хоть и нашла деньги, так назавтрева свадьбы своей», – отвечает старуха тая. «О господи, это ж тогда она нашла! Когда ее свадьба была! – он и думает. – Наверно, болтают на тебя. Кто-нибудь ешо поднял». «Ладно, сынок, с богом». И зажили опять! Так-то и нам бы, – засмеялась Мария Матвеевна. – Внуки приставали: «Когда свадьба ваша?» «Да, – шучу, – горшков негде взять».

— Нет, – говорю я, – надо бы кому-нибудь деньги потерять, а дед бы нашел. Вот бы часто ходил в магазин, а?

— Не-е, Иванович. Подъешь немножко. Чего, мужик, выпил и не закусывал? Возьми. Хоть молочка, хоть яечко. Орешков будешь?

— Кушай, кумушка-кума, не засаривай уста. В карман не клади и домой не неси. Так-то моя мамка сказывала. Твоей мамке, Иванович, сколько годов?

— Шестьдесят.

— Ешо молодая.

— Ничего. Но последний раз приехал... уже старушка.

— Сынок, – сказал Терентий Кузьмич, обращая ко мне свои кроткие синие глаза, – как помру, вызывать тебя телеграммой?

— Что ж спрашиваете?..

— А лучше жить. Спасибо Ленину, – опять перекрестилась Мария Матвеевна. – Кабы Миша был живой, совсем бы горя не было. Дед сны видит. И лопочет что зря. «Маш! – слышу ночью. Я молчу, – Мишка пришел. Иди, сынок, у хату. Дровы нам привез». «А мамка дома?» – Миша спрашивает. «Дома. Иди, сынок, спасибо тебе, что не забыл». Лукерья видела его, усе руки ему пообцеловала во сне. Он у нас, как вот у царя наследник, над ним хлопочут и любят усе, так и у нас, сестры в нем души не чаяли, и братья до сих пор, если заговорю, со слезами слушают. Всех детей любишь, но бывает один самый ласковый, и талану ему бог дал какого-то. Вот, Иванович. Болю, болю по нем шестой год.