Николай Островский

Он знал о своей мамусе все. Знал, что тянутся незримые нити семьи Островских к Чехии, откуда выехал в поисках счастья отец Ольги Осиповны. Тогда чехи покупали участки-земли под городами Дубно. Ровно, Луцк, устраивались колониями, выращивали хмель для пива. У нее и перенял чешскую поговорку: «А чего с горы не дано, того в аптеке не купишь». Осталась Ольга Осиповна полуграмотной, да ведь с двенадцати девчоночьих годков «в люди» пошла. Вначале нянькой, потом горничной. Устояла против житейских невзгод, не ожесточилась сердцем, учила детей не отступать перед трудностями. Сама оставалась для них вечной нянькой. Когда вышла из печати первая часть романа «Как закалялась сталь», то из Москвы по недоразумению вместо двадцати авторских экземпляров прислали один, и на этой самой дорогой для него книге Николай надписал: «Ольге Осиповне Островской – моей матери, бессменной ударнице и верному моему часовому. Н. Островский, г. Сочи 22 декабря 1932 г.».

...Сомнений не было, в результате диверсии Киев остался в зиму без топлива, мог остановиться в любой день транспорт. Губком партии призвал коммунистов и комсомольцев в ударные сроки построить железную дорогу, чтобы подвезти лес к городу. Во главе группы добровольцев ячейки Главных железнодорожных мастерских ехал Николай, в худом пальтеце, обмотках, кепке. Строители жгли в раннюю стужу костры, спали по-походному, не раздеваясь. В Киеве у Николая от простуды началось осложнение на суставы да еще тиф... Ольга Осиповна лечила сына по-своему: отпаивала молоком с медом, парила ноги в отварах трав. Губком комсомола выхлопотал Островскому путевку на Бердянский курорт, где лечили целебными грязями. В уютном двухэтажном особняке с просторным общим балконом лечилось человек тридцать, преимущественно шахтеры Донбасса. Здесь он пробыл с 9 августа по 15 сентября 1922 года, получив в день отъезда дорожное довольствие – фунт леденцов и три фунта хлеба. Главное же – сломал на прощание палку, с которой прибыл в Бердянск.

Казалось бы, недуги позади, молодой организм врачевал пораженные суставы, продолжая начатое специалистами курорта. Но как тут не вспомнить высказывание о том, что происходящее с человеком похоже на него самого! Только вернулся Островский в Киев, только повидался с друзьями, заехал в техникум, чтобы запастись программой и заниматься самостоятельно... Новое испытание. Осенний паводок на Днепре грозил унести плохо скрепленные плоты, смыть штабеля бревен, заготовленных с таким трудом. Вместе с добровольцами спасал лес в ледяной воде и Островский, едва начавший передвигаться самостоятельно. Его уговаривали: «Обойдемся и без тебя». Он даже слушать не хотел. И снова простуда, вспышка ревматизма, возвратный тиф. Одновременно воспаление легких и воспаление почек. После сыпного тифа опухли коленные суставы, была тупая боль, ходить не мог. Эти строки – из истории болезни. Вновь отхаживала сына Ольга Осиповна, сидела подолгу у постели, пряча глаза. Всеми силами боролся Николай с болезнью, сжимал волю в тугой обруч, обманывая себя, твердил: «Я здоров, а кровать – это просто какая-то чертовская ошибка ». Он все же вернулся в Киев, худой, обритый, с неугасимым пламенем в глазах, по которому его только и узнавали. И здесь тяжкий, как удар судьбы, приговор врачей: 11 января 1923 года Н. Островский признан инвалидом первой категории, ему назначена пенсия. Справку спрятал, до конца жизни никому не показывал.

Что же еще готовила ему судьба?

Нет железных людей, и хорошо, что их нет. Железобетонная надежность необходима мостам, дорогам, а человеку свойственна человечность. Ведь подвиг – это еще и преодоление своих слабостей. Вот что писал Николай Островский в ту пору дочери главного врача Бердянского курорта Л. Бернфус: «...Слишком мало осталось жить... Мне не жаль утерянного и я пишу Вам, Люси, не плача на судьбу, и, зная закон, закон природы, где слабые уступают место сильным, я не уступаю и стараюсь как-нибудь иначе уйти. Я теперь сижу здесь, в Шепетовке, Волынской губернии, в местечке захолустном, грязном до непроходимости... Я болен, не могу ходить... Не все ли мне равно, что вместо слушателя техникума я стал студентом и что вместо техника по окончании будешь инженером, это где-то в будущности далеко, через 4 – 5 лет, в то время, когда над тобой стоит вопрос – стоит или не стоит болтаться дальше, и черное дуло браунинга все чаще смотрит на тебя с большою кажущейся готовностью сделать последнюю услугу...»

Мостиком, незримо соединяющим когда-то потерявших друг друга в житейской круговерти людей, прозвучало письмо Н. Островского к Л. В. Бернфус. датированное 2 декабря 1935 года: «Люси! Из вороха писем мой секретарь извлек Ваше. И память мгновенно восстановила все. Тридцать лет! Это много, а кажется, что это было вчера. Это была хорошая, чистая юношеская дружба. Я вспомнил прощание с юной девушкой на вокзале. На один миг стало грустно. Так всегда мы вспоминаем о своей юности прекрасной, неповторимой. Я не знаю Вашего жизненного пути потом. Если Вы напишете о нем так же тепло и искренне, как и первое письмо, то это поможет нам узнать друг друга сейчас. Вы о моей жизни знаете теперь все. Я же о Вас – ничего».

Насчет браунинга было обмолвлено увлеченным юношей не для красного словца. Возможно. Николай принес пистолет с фронта. Во всяком случае, 17 ноября 1923 года районному политруку всевобуча выдано официальное разрешение на право ношения и хранения оружия. Лечащий врач Островского в Сочи Михаил Карлович Павловский свидетельствует: Николай Александрович никогда не расставался с бельгийским браунингом калибра 7.65, не расставался до самых последних дней. Пистолет лежал под подушкой, он часто трогал пальцами холодную сталь. Однажды обронил: «Пусть он всегда лежит около меня. Он немой свидетель моей победы над ним».

А комиссаром всевобуча в Берездовском районе он, инвалид первой категории, стал так.

Небольшая речушка разделила надвое Берездов. Старый деревянный мост. Берег песчаный, редкая зелень. Мирно нежатся утки в окружении желтых шариков – утят. Чуть поодаль невзрачный домишко с узкими окнами. В эти окна смотрел когда-то Коля Островский. Ходил здесь через мост на работу – в здании райпарткома была своя «комсомольская» комната. Сюда заглядывал он обычно по вечерам. Районный организатор комсомола Николай Островский создавал по хуторам новые ячейки, агитировал молодежь «жить по-новому», становиться в ряды бойцов за светлое будущее человечества.

Запомнилась со школьных времен фотография Островского – он в кровати, в военной гимнастерке. И только побывав в Шепетовке, Берездове, Изяславе, познакомившись с друзьями его комсомольской юности, я как вы увидел другого Островского – стройного кареглазого юношу, великолепного рассказчика, любителя шутки, лирической песни и жестко требовательного в делах к себе и к другим.

В Берездове он жил в доме М. Г. Тарасюка. И вот беседую с Макаром Григорьевичем, с его дочерью. Они хорошо помнят своего постояльца. «Я у него пытаю: «Ты, Микола, большевик? А он в ответ: «Комсомолец, но буду большевик», – вспоминает Тарасюк. – Спал мало, ел порою раз за сутки, на ходу. Колени часто распухали. Был всегда такой веселый, красивый. Все, говорит, учиться будут, коммуны создадим, а вас, как моего хозяина, первого запишем. Очень Лисицына уважал...»

Весной 1923 года после болезни Николай Островский приехал из Шепетовки в этот райцентр, устроился техником-смотрителем райкоммунхоза. Естественно предположить, что новый служащий был на беседе у председателя Берездовского райисполкома Лисицына – граница проходила рядом, проверялся каждый новый человек. «С этого времени два Николая стали большими друзьями – и на всю жизнь», – пишет Р. П. Островская, жена писателя.

Об этой дружбе, о той роли, что сыграл в жизни Островского большевик Н. Н Лисицын, в многочисленных работах о писателе упоминалось лишь вскользь. Однако время, как известно, дополняет портреты таких людей новыми штрихами. Сейчас уже можно утверждать, что дружба двух Николаев закалила характер Островского, помогла ему глубже разобраться в себе, проверить свои политические ориентиры. Под влиянием Лисицына Николай созревает духовно. Он был, как свидетельствуют очевидцы, буквально влюблен в Лисицына, считал его «самым лучшим большевиком», старался подражать ему во всем.

Выписка из политдоклада РК КП(б)У Берездовского района: «В районе создана ячейка КСМУ в составе 11 человек. Работает первый месяц. Материальное положение членов КСМУ, которые в большинстве своем работают на селе, крайне тяжелое... В районе действуют банды. У некоторых слоев населения имеется оружие. Секретарь Берездовского РК КП(б)У Богомолец».

Речь здесь идет о первой комсомольской ячейке, секретарем которой стал Николай Островский. На том же заседании бюро Шепетовского окружкома утвердило Николая и райорганизатором комсомола.

В окружкоме КСМУ Николая в шутку называли страдающим манией беспокойства». Слишком уж много поручений брал. Мог сразу же поехать в село, сагитировать молодежь, создать новую ячейку. Послали однажды Островского в соседний. Славутский район. До села восемь километров пешком шел, замерз. Парни и девчата собрались в начальной школе – под нее дом у местного богатея отобрали. Только собрание открыли, священник заходит, осенил всех крестным знамением, предложил свои услуги.

— Гражданин комиссар, – обратился к Островскому, – власть ваша сильная, так зачем же несмышленых еще детей от бога отрывать? Они ведь могут вырасти недостойными своего отечества. Организуем молодежь при церкви, молитвами и песнопением возвеличим их души.

— Согласен, гражданин священник, – весело отозвался Николай. – Только запишем для начала в комсомол бога-сына и святую деву Марию.

Возмутился священник, хлопнул в сердцах дверью.

В поездках Николай использовал любую возможность для выступления. Говорил горячо, но обдуманно, любил рисовать картины будущего. Привычка была – листок с тезисами пальцами скатывал, а никогда не заглядывал в него. «Любили его крестьяне слушать, больше всех районных руководителей любили, – вспоминает председатель сельсовета И. Закусилов. – Ну и скромен был, никогда о себе, об участии в войне даже не упоминал».