С

ень-ка-а!.. Да куда же ты запропал?! – кричала мать откуда-то издалека, и голос ее закатывался в низкорослый ельник.

– Тута-а я-а! – ответно вопил Сенька, прекрасно зная, что не «тута», а «тут», но заливисто, со вкусом выводя это певучее – «та-а я-а...»

Сеньке уже стукнуло восемь, и он перешел во второй класс русской школы. Русской – потому что семья его жила в маленьком латвийском поселке, возле самого побережья.

Было семь утра. День только начинался, и солнце вставало из-за моря и просвечивало сквозь утренний туман большим масляным пятном. Море шуршало мягко, тихонько, над его ровной дымчатой поверхностью лениво кружили чайки. Роса еще блестела на траве плотными пластмассовыми шариками, над песчаной почвой стлался пар. День начинался великолепный. Настоящий июльский день. – До обеда, похоже, сполна насобираем. После вчерашнего дождика грибов повылезло! Только присесть успевай. Ну, пошли на просеку, там поглядим. – Мать сняла плащ, скатала его, сунула в корзину, подхватила ее и быстро зашагала, оставляя по росе темно-сырой след.

Сенька еще посидел на треснутом пне, наблюдая за огромными оранжевыми муравьями, ползавшими неторопливо по корявой, словно измятой, коре.

– Эй, Сенька! – позвала мать.

Он вскочил и помчался к просеке. Яркая косынка матери мелькала в березовом молодняке. Березки ютились под сосновыми гигантами. Спустившись с пригорочка, Сенька удобно расположился среди витиеватых корней старой сосны, осевшей в песок, точно оплывшая старая свеча.

Просекой называлась полоса между мелкими, еще юношески пушистыми сосенками и березками, выходившими на самый пляж, и высокими многолетними мачтами леса. Просека была вырублена под столбы электропередач.

В разрыве веток и облаков блеснула чайка, за ней – еще, словно брызнули белыми сгустками пены. Хвоя покрывала траву, и Сенька ощущал ладошками эту теплую пружинящую подстилку. Ароматы березы, хвои, грибов и солоноватый, терпкий морской воздух смешивались в одно утреннее благоухание. После вчерашнего дождя в мире было особенно светло, радостно. В такие дни дерзкими, яркими делаются спокойные обычно северные краски – дождь словно вымывает все тусклое из них.

Сенька любил сосновый лес за его прозрачность, привольность. До самого донышка просвечивают деревья! Трава низенькая, на кочках чуть пробивается кустарник, расстилается мох, и все кругом – стебли, мох и далее лепестки цветов – все покрыто тонким налетом хвои или отдельными иссохшими хвоинками.

– Сенька! Пройдись вдоль просеки, погляди там! К обеду должны домой обернуться!..

Он не сразу поднялся. Руки, ноги онемели, не слушались его ленивого приказания, будто не он сам, а вот эта громадная свеча-сосна, под которой он сидел, командовала им, как одним из своих бесчисленных корней... Сенька сонно встал и, волоча за веревку пустую корзиночку, поплелся на склон. По пути попались два масленка. В лоснящихся кремовых шляпках торчали иголки.

Бахрома была точно как у мамы на шарфе. Сенька аккуратно срезал их, оставив в земле свежие блестящие пеньки. Осмотрелся. Даже прилег на траву. И необыкновенное царство представилось его глазам.

После дождя несметное число грибов раздвинуло землю. Они не успели еще вырасти, сгорбиться, одряхлеть, а только выглянули из своих шалашиков, залитые росой, глянцевые, как парное утреннее солнце. Каждый грибок словно жил в своем доме, на своей улице, такие у них разные были физиономии. Бурые, багряные, болотно-зеленые сыроежки, оранжевые рыжики, карие маслята... Сенька осторожно снимал травинки, раздвигал стебельки, серьезно разговаривал с каждым малышом.

Вот на розовом боку грибка сидит плоский розовый жук, не хочет уходить. Упрямится, не идет в мох. Пришлось посадить на колокольчик. Тогда жук заулыбался, снова сложил хрустящие крылья и застыл, поводя черными лаковыми усами. Вот четверо сыроежек срослись вместе – на общей ножке четыре шляпки. Улитка пыталась против воли разделить братьев – Сенька отнял у нее грибы. Вот горькушка прильнула к шершавому древесному стволу, и сама искривилась, чуть в петлю не завязывается. Головку наклонила, прислушивается, как дышит, ходуном ходит кора, текут соки, семенят где-то наверху муравьи. Сенька подоткнул горькушку мхом, чтоб удобнее лежалось, грезилось, и пополз к ложбинке. Там попался ему гриб совершенно необыкновенный. Он чуть падал на бок, а три толстых, упругих стебля придерживали его с трех сторон. Казалось, что он, Сенька, с далекой-предалекой высоты разглядывает исполинское, сложное сооружение. Стебли увенчивались тяжелыми малиновыми цветами, и гриб тоже был малиновый, высокий, будто его грибы-соседи превратились в цветы, а он потянулся за ними, да так и остался на полдороге – длинным, изящным грибом, но коротким, неуклюжим цветком. А дальше виднелись другие: и семейки, и пары, и одиночки, под корнями, в траве, на песке, перепачканные смолой, землей и туманом... Глаза разбегались! Маленькая корзинка наполнилась до краев, и тогда Сенька лег на спину. Над ним струились облака и рассеивающийся туман. Солнце властно ступало, и уже не только ходули лучей, а толпы лучей шахали и суетились в лесу – сплошные потоки света. Все искрилось, мелькало, меняя цвет под широкой солнечной кистью.

На руку Сеньке опустилась стрекоза и щекотала палец, колыхалась в неосязаемых воздушных движениях... И упорхнула. Мир был велик и огромен, и он величественно разрешал Сеньке разговаривать со своими грибами и держать на пальце стрекозу, да и сам Сенька был тоже его, и мир позволял грибам разговаривать с ним. И море тихо, щебечуще накатывало волны на измельченный временем песок. И небывалая, торжественная тишина растворялась в солнечном свете, благодатном и нежном. Сенька все чувствовал, хотя не понимал величия и мудрости этого мира, не осознавал беспечности и счастья своих восьми лет, когда жизнь только начиналась для него, начиналась таким вот свежим, ярким днем. Сенька безмолвно вливался в мир – как солнечный лучик, и ему было сонно, сладостно и невыразимо чудесно.

В тот же день, после обеда, они поехали в Слоку: мать хотела продать грибы на местном вечернем базаре, куда заглядывают обычно сходящие с электрички. Домой не зашли – прогулялись пешочком до Каугури, там – в столовую, потом на автобусе – в Слоку.

Часам к пяти народ уже прибывал. В основном приезжие, курортники. Местные жители тоже заглядывали. Мать разложила грибы на ящике, покрыв его чистым бумажным листом. Бумага была сладкого бело-кремового цвета. Сеньке прямо хотелось ее лизнуть, такое кондитерское впечатление она производила. Оглядев аккуратные грибные кучки и сказав Сеньке, что отойдет на минутку, мать пошла перекинуться словом к Майге Отерс, соседке из дома напротив. Она торговала лимонными ромашками, крупными, словно из жести сделанными садовыми колокольчиками, полыхающими ноготками, и цветы весело обрамляли ее крепкие, плотные руки.

Сенька остался за старшего. Он встал к ящику, чтобы быть повыше и обратить на себя внимание, корзиночку свою поставил тоже на ящик, отдельно, и, чтобы все видели, какие нарядные в ней грибы, разворошил укутывающий их мох. Больше всего ему нравилось, что они были на подбор маленькие, с еще круглыми ножками и прилипнувшими к ним шляпками, точно присели на корточки. Поэтому Сенька не понял маму, когда услышал: «Кто же польстится на такую мелочь?» Вот он и поставил корзинку отдельно – пусть хоть полюбуются.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.