Николай Островский

Вторым комсомольцем после Островского в Берездове оказался Яков Корсун, крепенький, светлоголовый, в тяжелых армейских ботинках и фуражке со звездой. С пятнадцати лет в Красной Армии, воевал, на фронте и в комсомол вступил. Николай обрадовался ему, обнял дружески:

— Здорово, что приехал. Выходит, мы с тобой тут пионеры будем.

— Почему пионеры? – не понял Корсун. – Я же комсомолец.

— Ну, самые первые, понял? – заулыбался Островский.

Бюро Шепетовского окружкома КСМУ утвердило первую комячейку в Берездове и рекомендовало Николая Островского ее секретарем. А вскоре не без участия Лисицьша первый комсорг был выдвинут в политруки райвсевобуча.

Помчались вскачь дни, до краев наполненные заботами. Островский носился на гнедом жеребчике по району – пропыленный, всегда стремительный, юношески открытый для всех. В хуторах его называли «завзятым комиссаром». Он знал, что его так называют, втайне гордился этим, потому что в его понимании комиссары были самыми самоотверженными бойцами и первыми выходили вперед в опасные минуты.

Мог ли Николай Островский даже мечтать о том, что в конце января 1936 года ему присвоят звание бригадного комиссара и легендарный Клим Ворошилов лично подпишет его военный билет?! Хранил его до конца дней в кармане. Кстати, парадную гимнастерку с ромбами в петлицах, которую все знают по фотографиям и картинам, Островский впервые надел 8 марта.

Мило шутил накануне со своими: «В честь Международного женского дня, в знак уважения и дружбы к могущественному полу, я впервые завтра надену свой комиссарский мундир...» Всего несколько раз надевал эту гимнастерку, сшитую специально для него, с разрезом, как на кителе. Обычно его видели гости в вышитой рубашке или сшитой сестрой Катей хлопчатобумажной гимнастерке без знаков различия. Зато всегда был чисто выбрит, причесан. «Следил за собой», – вспоминают близкие.

Все это случилось много позже, а пока здесь, в Берездове, «неистовый комиссар» встречался с допризывниками, сам выявлял неграмотных, находил тропки к сердцам парней.

За несколько месяцев в районе произошли большие перемены. Для хуторян открылись избы-читальни, на уроки грамоты стали приходить даже бородатые дядьки. Созданные Островским ячейки комсомола в той или иной форме участвовали в решении важных для населения вопросов о заготовке топлива, условиях работы батраков, ликвидации безграмотности, организации отрядов «юных ленинцев».

Полистаем архивные документы... 27 октября 1923 года. «...Слушали: о переводе в партию в день 5-й годовщины РКСМ на торжественном заседании членов КСМУ Берездовской организации (т. Лисицын).

Постановили: провести кандидатами КП(б)У самых выдержанных и стойких членов КСМ: секретаря райячейки Островского...» Первым поручился за него Лисицын.

А ровно неделю назад, 20 октября, Островский выполнял важное поручение – в качестве уполномоченного райизбиркома провел выборы в Малопраутинском и Манятинском сельсоветах. Об этом и говорит недавно найденный документ – докладная записка Островского. В селах Большом и Малом Праутине кулачество оказалось крепко спаянным, вело постоянную агитацию против проводимых властью мероприятий. Незаможники же сплочены слабо, не смогли дать отпор. Выборы закончились в четыре утра, намеченные кандидаты избраны в сельсовет. Можно представить, как трудно пришлось уполномоченному.

Зато иную картину, судя по докладной, встретил Островский в Манятинском сельсовете. Здесь кулаки притихли – так слаженно и организованно выступали активисты. Крестьяне проявили большой интерес к международному положению, и беседа с ними после выборов затянулась до вечера. И одной строкой в заключение: «Там же, между прочим, удалось убедить крестьян посылать детей в школу и купить учебники».

В ту пору Николаю еще не исполнилось девятнадцати лет. Поздней осенью болезнь обострилась. Он не ездил больше верхом, тяжело переживал, что в такие горячие дни привязан к Берездову. В начале зимы стало еще хуже, приехала Ольга Осиповна, вновь парила ноги, не разрешала подниматься с кровати. И только в конце января неожиданное, как удар молнии, событие всколыхнуло Николая. В шинели, с палкой он шел, спотыкался и снова шел эти долгие метры до райпарткома. Над знакомым порогом увидел портрет в траурной рамке, стал расстегивать шинель, задохнулся и, прежде чем войти, долго тер непослушными пальцами сведенное судорогой горло. В кабинете секретаря райкома собрались почти все райработники, кто-то, он не смог разобрать, кто, читал сообщение ЦК РКП о кончине В. И. Ленина: «...Никогда еще после Маркса история великого освободительного движения пролетариата не выдвигала такой гигантской фигуры, как покойный вождь, учитель, друг. Все, что есть в пролетариате поистине великого и героического: бесстрашный ум, железная, несгибаемая, упорная, все преодолевающая воля...»

Домой Николая привели товарищи.

Имя Ленина Островский пронес в своем сердце через всю жизнь. «Меня спросили: «Скажите, товарищ Островский, какой день в 1935 году взволновал вас больше всего?» Я мгновенно вспоминаю первое октября. Мягкий сочинский вечер. Открывается дверь, и мне говорят: «Мария Ильинична Ульянова, Дмитрий Ильич Ульянов». И сердце мое вздрогнуло радостным приветом. Вот они сидят рядом со мной, простые, но такие прекрасные, сестра и брат нашего великого вождя, отца и учителя...» В тот же день звонок – из Москвы сообщили о награждении писателя Островского орденом Ленина. А через несколько дней он получил от Ульяновых письмо, начиналось оно так: «Дорогой и родной Николай Алексеевич! Горячо поздравляем с заслуженной высокой наградой, завоеванной могучей волей и настоящим большевистским упорством. Гордимся и радуемся высокому качеству добытой стали. Верим вместе с вами в дальнейшие успехи на новом фронте. Крепко жмем руки ваши».

Успехи, признание окрылили Островского, он работал без устали по двенадцать часов в сутки. И у него, мечтателя, вместе с раздвигаемым горизонтом знаний росли и ширились творческие планы. Он хотел закончить роман о Павке книгой «Счастье Корчагина», хотел написать фантастическое повествование, книгу для детей. И учиться, «учиться вглубь и вширь», учиться до последнего вздоха. В комнате у него под рукой были радиоприемник, патефон, шахматы. На стене висела карта Испании с флажками, отмечающими движение войск...

Он умер 22 декабря 1936 года, вечером, в Москве, в доме на улице Горького, где сейчас расположен музей. Здесь он диктовал последние страницы романа «Рожденные бурей», стремясь во что бы то ни стало закончить его к двадцатой годовщине Великого Октября, отсюда передавалась в Киев его яркая речь на IX съезде украинского комсомола, делегатом которого избрали писателя-коммуниста. А за день до смерти, уже впадая в забытье, спросил: «Держится ли Мадрид?»

Ромен Роллан в предисловии к французскому изданию романа «Как закалялась сталь» называл людей, рожденных революцией, величайшими произведениями искусства, которые в будущем станут прообразами и героями эпических поэм и песен. «Николай Островский – один из этих людей, – писал он, – один из этих гимнов пылкой героической жизни...»