Он даже не стал завтракать, чтобы никого не разбудить в доме и избежать расспросов. Сразу выскочил на залитую горячим светом улицу и помчался на велосипеде вниз, к сверкающему морю. Девушка ожидала его на скамейке, светловолосая, в парусиновой юбке и белой майке, так красиво оттеняющей ее загар. Она улыбнулась, спросила удивленно:

— Как, мы поедем вдвоем? – кивая на велосипед. – Но я никогда...

— Ничего, – решительно перебил он девушку, улыбаясь. – Всем иногда приходится делать что-то впервые.

Они помчались под гору знакомой дорогой, и он бережно прижимался к этой красивой девушке.

— Где ты была так долго? – спросил он, когда они уже сидели на скамейке в тени пышных пальмовых шапок.

— Поедем туда. – Девушка, смущенно оправляя майку, показывала вверх, где проходила тропа по краю обрывистого берега.

— Подожди, я взгляну, куда идет дорога.

Он легко взбежал по тропке и сразу потерял девушку из виду, но прекрасно понимал, что она ждет, будет ждать его всегда. Внезапно дорога уперлась в обрыв, и он, спустившись на несколько метров, вдруг ощутил под ногами вязкую ползущую глину и испугался. Неужели так хорошо начавшийся день может закончиться столь нелепо! Он изо всех сил карабкался наверх, чувствуя, как слабеют руки и ноги, и все же, стиснув зубы, поднимался все выше, а земля мягко уходила из-под ног.

Последним рывком он выбросил обессилевшее тело на край той самой каменистой тропы и, задыхаясь, услышал далекий голос: «Катя, посмотри, он весь мокрый, вытри его». Почувствовал на лице прикосновение чего-то влажно-прохладного, привычным усилием воли стряхнул с себя оцепенение сна. Конечно же, это голос матери, Ольги Осиповны, а это сестра протирает ему лицо полотенцем. И яркое солнце, ровно лившее на мир жаркие свои лучи, стало угасать.

Дорогу называют символом вечного движения. Сколько помнил себя Николай Островский, в его жизни не было остановок, он всегда находился в пути. Кроме вынужденных – в киевском госпитале после тяжелого ранения 19 августа 1920 года во время кавалерийской атаки, при операциях и лечении. Да и можно ли считать это остановками – нет, ни в коем случае. Он всегда был в движении, всегда в пути, всегда на передовой. «То, что я сейчас прикован к постели, не значит, что я больной человек, – писал Островский своему близкому товарищу П. Новикову в Харьков. – Это неверно! Это чушь! Я совершенно здоровый парень! То, что у меня не двигаются ноги и я ни черта не вижу, – сплошное недоразумение, идиотская какая-то шутка, сатанинская!»

В декабре 1926 года, в день приезда в Новороссийск Марты Пуринь, товарища по партии, старшего друга, Николай Островский с трудом сделал несколько шагов ей навстречу, своих последних самостоятельных шагов. Ему было горько, что Марта Яновна, с которой он познакомился совсем недавно, летом в Евпатории, и клялся преодолеть все болезни, увидела его беспомощным. А именно так сказала вполголоса Ольга Осиповна гостье: «Беспомощен, как дитя».

Гордость не позволила ему согласиться с матерью. Из многих близких людей Николай выделял Марту, человека необычайной, героической судьбы. Вступила в семнадцатом в партию в буржуазной Латвии, вела нелегальную работу. При выполнении задания ее схватили, заключили в Центральную рижскую тюрьму. Не сломили, не заставили говорить. А в девятнадцатом Пуринь приехала в Советский Союз, училась в Институте красной профессуры, работала в редакции «Правды». Ее слова звучали для Николая веско, убедительно. Особенно когда она внушала: для человека сильного, мужественного преград не существует. Непреодолимых преград, которые бы помешали ему в той или иной форме служить народу. А себе записала: «Среди санаторных больных Николай был самым юным и наиболее тяжело больным. Карие глаза его смотрели на мир сосредоточенно, с оттенком грусти, порой сурово. Чуть-чуть лукавая мальчишеская улыбка придавала облику неповторимое обаяние».

Его дороги... У белого дома с залитой солнцем верандой – подарок правительства писателю-коммунисту Н. А. Островскому – сочинцы часто видели легковую «эмку» с женщиной за рулем. Своего водителя Николай Алексеевич называл Катяшей или Автокатей. Сам он не ездил в этой машине – не мог, зато всегда просил Катю покатать гостей. А в них недостатка не было – А.Фадеев, Ю. Либединский, А. Лахути и многие другие ездили с Катей по городу и окрестностям. Всегда после этого спрашивал: «Где были, понравилось ли?» Катю уговорил пойти на курсы шоферов, оплатил учение. Успокоился, когда Катя получила права шофера первого класса.

В этом белокаменном доме по улице, Павки Корчагина, 4, где за минувшие годы побывали сотни тысяч человек со всех стран мира, Николай Островский жил недолго, всего несколько месяцев. Поселился он в нем с семьей 17 мая 1936 года, вернувшись из Москвы. Свою на этот раз творческую командировку в столицу называл «северной экспедицией». Несколько месяцев работал с архивными материалами о борьбе Советской республики против белополяков. Говорил близким, что еще напишет «роман исторической правды и больших художественных обобщений».

А вернулся и вновь впрягся в тяжелую колесницу литературного труда: изучал историю, возвращался к архивам, работал по десять – двенадцать часов в день, без выходных. Он диктовал роман «Рожденные бурей» торопливо, целыми абзацами. Интонациями дополнял характеры героев. Не терпел, чтобы перебивали, переспрашивали. Позже – пожалуйста, сам просил высказать замечания, многие из них учитывал. Да и в течение дня не раз просил вернуться к готовому тексту, внести поправки, удивляя феноменальной памятью.

18 октября 1936 года в новом доме праздновали сразу три события – новоселье, день рождения Островского и проводы в Москву. Собрались гости, гремел патефон, все танцевали, пели «Наш паровоз...», «Орленок, орленок...». Он сказал тогда: «Самый счастливый человек – это тот, кто, засыпая, может сказать, что день прожит не напрасно, что он оправдан трудом». Николай любил такие вечера, любил, чтобы вокруг веселились. А сам был недвижим, ничего не видел, с трудом, лишь на сантиметр, мог открыть рот. Сохранилась фотография: Островский с женой на балконе, оба улыбаются. Сделана она в июньский день 1936 года. Стояла жара, Островский чувствовал себя худо, находился, по свидетельству врача, в тяжелейшем состоянии. Во дворе у беседки играли дети – племянники, соседские мальчишки. Николай Алексеевич попросил садовника: «Облейте их водой, жарко очень». В окно ворвались радостные детские возгласы, писк, визг. Островский вслушивался, улыбался.

И в этот день он работал, безжалостно относясь к своим недугам. Почтальон, вежливо удивляясь, приносил пачку периодики – Островский выписывал 49 газет и журналов, ежедневно знакомился с ними, обычно с утра. Затем диктовал, диктовал, дорожа каждой новой строкой. Первая часть романа «Рожденные бурей» вышла в издательстве «Молодая гвардия» в канун похорон Островского – студеным декабрьским днем... На Новодевичьем кладбище близким и друзьям вручали на память экземпляр книги в скромном черно-желтом переплете...

Членский билет Союза писателей № 616 помечен 1 июня 1934 года, подписал его А.М.Горький, которого Островский глубоко почитал и считал наставником. Его, познавшего тяжелый труд с двенадцати лет, глубоко трогала и восхищала биография великого писателя, с улыбкой произносил не раз: «Пролетарский наш парнишечка», – смущаясь интимности этой фразы. Вот и к нему пришли признание, известность, получал тысячи писем со всей страны, одолевали гости. Пришло все то, что не планировал, не ставил в числе своих целей скромный паренек из Шепетовки, поражавший всех, с кем соприкасался, твердостью убеждений, мужеством, правдивостью, отрицанием всего того, что считал мещанством. И исключительной жизнерадостностью. Его Павка Корчагин отправился в свое победное шествие по планете, преодолевая самые закрытые границы, самые зоркие кордоны. Вспомним, однако, что жизнь самого Островского была еще более яркой и трагичной, чем жизнь его героя Павки, ставшего примером для целых поколений.

Полностью роман «Как закалялась сталь» вышел в 1934 году. Тогда его автор получил около двух тысяч писем, а в следующем году – больше пяти тысяч, в основном от молодежи. Одно из них тронуло до сердечной боли. «Дорогой дядя Коля! Мамуля мне о тебе говорила все, – писал в Сочи московский мальчонка с Чистых прудов. – Я тебя стал очень любить. Пиши скорее книгу о Павке. Я буду храбрым, как ты и Павка. Я буду летчиком. Целую тебя крепко. Валя Кононок». А внизу уже взрослым почерком дописано: «Это письмо мой сынишка Валя 5 лет написал по своему почину».

Ах, мама, мамуся... Когда уже лежал, прикованный недугами к постели, сразу узнавал ее по шагам, легкому прикосновению руки, даже дыханию. «Есть прекраснейшее существо, у которого мы всегда в долгу, – это мать», – сказал Н. Островский.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.