— Костька! – хрипловато вскрикнул, вскакивая с неожиданным проворством. А через некоторое время, сбросив вещи и пыльную одежду и наплескавшись вволю в прохладной, бодрящей воде, сидели они за столом под навесом, где уже потел, слезился янтарно отсвечивающий баллон пива. Макарыч, как маятник, покачиваясь на коротких кривых ногах, бегал суетливо мимо стола из бригады в кухню, из кухни в бригаду. Был он невысок, но широкоплеч, крепок, и лихо мотались по ветру густой чуб и широченные клеши, подвязанные на бедрах обрывком старой капроновой сети.

Рассеянно проводят его глазами Эдуард Степанович с Костей, и снова, не отрываясь, глядят туда, где прямо перед ними – рукой подать – подернутое сизоватой дымкой едва дышит в полуденном зное море. «Шшу-у, шшу-у-у», – шевелит, перебирает, перекатывает ракушки и песок ленивая волна; перевернутые лодки, сгрудившиеся у навеса, источают горьковатый запах смолы и соли. И от всего этого: от шелеста моря, размытой голубизны неба, ярко желтеющего песка – на душе становится покойно и ясно.

– Ну, чем богаты, как говорится... – бухнул на стол кастрюлю с борщом, подсел к ним Макарович. – Отдохнете тут капитально, ага, за это не беспокойтесь. Питание, продукты – все будет путем. Вот только насчет рыбалки затрудняюсь... В море выходить резону мало, в море сейчас одна медуза, и вообще не густо с рыбой – судака, к примеру, совсем не стало. Это редкое дело, чтобы попался судак. А ведь раньше его... Разве что в лимане попробовать? Ну, это обдумать надо, а пока идите, устраивайтесь, располагайтесь, где понравится – бригада пустая.

И начались для них, казалось, безмятежные, счастливые дни. Они купались до одурения, лежали на горячем песке, замотав головы полотенцем, читали или играли в шахматы в тени лодок, и Эдуард Степанович без конца – давно он не выговаривался <; такой откровенностью – рассказывал о школьном драматическом театре, о своих факультативах, о том, как недавно рискнул принести на урок пластинку с героическим этюдом Шопена, дал ребятам прослушать, а потом попросил написать сочинение, и – «Ты не поверишь!» – насколько тонко, по-разному, неожиданно поняли музыку ребята.

– Просто мы ленимся, – говорил, волнуясь. – Каждый думает – к чему? – и так полторы ставки, а тут семья, хозяйство... Вот и плодятся железобетонные Эллы Петровны, которых уже ничем не пронять!

Костя слушал, поддакивал, но светившаяся в глазах его едва приметная искорка ожидания постепенно угасала. И он все чаще вечерами думал, как хорошо было бы сейчас махнуть на курорт, куда-нибудь в Прибалтику или на Кавказ – плюнуть на все, расслабиться, отдохнуть по-настоящему. Досадно становилось иногда оттого, что затеял эту поездку, потерял время. В такие дни злился на себя, на Эдика, на весь свет, становился сумрачным и молчаливым, с раздражением напоминал Макаровичу об обещанных рыбалках.

Ловить на удочки Макарович сразу и решительно отказался.

– Что я, пацан? Смех, а не ловля, кошенина прокорм, ага... – сказал, отгоняя от стола облепленного репьями лохматого пса Матроса. – Уж ехать, так с сеткой, в лиман. Вот там взять можно.

И, замечая протестующий жест Эдуарда Степановича, добавил:

– А если тебе, Эдик, нравится с удочками, так давай паруйся с Петькой, младшим моим. Он тоже такой вот, как ты, растет, любитель...

И в тот же день взялся шпаклевать рассохшуюся по бортам лодку, чинить снасть. До сумерек просидел под навесом, по-хозяйски широко расставив локти, – штопал сеть и бредень.

Когда совсем стемнело и вдалеке справа обозначились мигающей россыпью огни далекого порта, Макарович снес к берегу якорь, весла, сеть, и уже втроем, дружно на выдохе хакая, они стащили лодку к воде.

Солоноватым теплом, тяжело, как старый, уставший человек, дышало море, с шипеньем, вспениваясь, ударялась о берег вода. Костя с Макаровичем встали по бортам, выждали волну, охнули разом, навалились; лодка с плеском, задирая нос, вошла в воду, чихнул раз, другой, завелся мотор. Звук его, сначала ясно слышимый сквозь шум прибоя, начал глохнуть, удаляться, и скоро напоминали о лодке только слабый запах бензина да глубокий след от днища на песке.

Возвратились рыбаки только под утро. Эдуард Степанович слышал, как, покашливая, оживленно переговариваются они в коридоре, бухают по полу сапогами, чем-то звякают, гремят, со стуком заносят весла в чулан. Разлетелись в стороны занавески, пригнувшись, ввалился в комнату Костя – раскрасневшийся, возбужденный, и сразу крепко запахло морем и еще чем-то непонятным, сладковатым, дурманящим.

– Вижу ведь, не спишь, не притворяйся, – сказал хрипло, с шумом опускаясь на скрипучую кровать. – Сколько рыбы взяли – не поверишь! Два таза с верхом насыпать можно, а Макарович еще ворчит, недоволен, старый хитрец.

И, откинув голову, засмеялся, обнажая крепкие белые зубы, повалился на подушку и еще долго ворочался, постанывая блаженно, повторял чуть слышно в полусне угасающим шепотом:

– Нет, ты не представляешь... не представляешь...

Утром отобрали они с Макаровичем сазанов, окуней покрупней на жареху и уху, оставшуюся мелочь ссыпали в сумки и понесли к разноцветным палаткам, которые табунились невдалеке, продавать отдыхающим.

А вечером, побрившись, приодевшись, расслабленной, покачивающейся походкой ушел Костя вдоль берега: «Побродить, проветриться немного».

– Вот парень! – вслед ему потряс кулаком Макарович. – Раскалился на ловле, до девчат пошел, ага... В палатках там есть одна, чернявенькая...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.