Озорной маршик – с коленцем, с каким-то подмигом лукавым – выводил гимнасток на помост. Они под этот марш отбивали шаг, точно юные барабанщицы, они балетно тянули носок, горделиво держали спину, постреливали глазом в публику, им было весело, пока он не смолкал. Бам-м, гонг – и серьезность, суровость великая возникала на девичьих детских рожицах. Скрипели брусья, скворчали на бревне в поворотах наканифоленные ступни, за мягким топотом разбега следовал тупой удар приземления после прыжка, и тренеры перед вольными упражнениями опрометью бежали на ковер, волоча маты, чтобы не хрустнули косточки, когда с высоты, вращаясь головоломно в мыслимых и немыслимых плоскостях, пикирует маленькое тело. Словом, шла тяжкая, чугунная, будничная работа чемпионата страны, вертелся его маховик, вознося одних, подминая других с их волями, слабостями, самолюбиями, интересами личными и командными – кто-то падал, кто-то плакал – и, если был в огромном зале хоть один, кому казалось безмятежным праздником это пестрое, цветастое, осиянное софитами зрелище, значит, совсем посторонний современному спорту человек сюда затесался.

Большой спорт века нахмурил брови, сделавшись из детской игры в догонялки, каков он в своей изначальности, в психологической природе, догонялкой целых городов, республик, стран, в конце концов и умудренных методик, и медицинских теорий, и производственных технологий. Обретя свою науку, свою политику и экономику, свою юриспруденцию, дипломатию, педагогику, спорт двадцатого века в итоге стал испытательным полигоном максимальных, в экстремальных условиях, возможностей – чьих? Да вот этих, которые сейчас на помосте – пятнадцать лет, от горшка два вершка, руки-ноги, как спички. Ну, пусть не спички, пусть проволочки гибкие и крепкие, но не стальные ведь – живые. Сгибаются, вьются-перевиваются проволочки мышц и нервов, идет грандиозный экзамен детей человечества на способность всего человечества к перегрузкам, которые предлагают ему настоящее и будущее. Стойкие солдатики шагают впереди нас, они своего рода космонавты, мы в разведку их шлем в ракетах, восхищаясь, но не щадя.

...Звенит-чеканит маршик, потопали девчонки к следующему снаряду.

Под помостом шагают тренеры, несут сумки учениц. Легкие сумки, что в них такого особенного – костюм тренировочный, куртка нейлоновая, запасные тапочки, накладки, ну, магнезия, ну, канифоль, ну, яблоко, может быть, леденец. Легкие, а как плечо оттягивают. Устали тренерские плечи под бременем надежд и тревог, втрое больше устали, чем плечи детские, потому что тренер, какой бы ни был разгениальный, каким бы ни обучил воспитанницу трюкам, сейчас только одно может: ровным – насколько сил хватит – голосом изредка сказать ей «пожестче» или «повнимательней», или, например, «поспокойней», и для нее, в ее исступленном накале всех чувств, важен даже не смысл сказанного, ей эти слова сто раз повторялись, но голос, который их говорит, но интонация, в которой слышится, что ничего такого особенного не происходит, дома умела и сейчас сумеешь, но то, что рядом родной человек. Зажегся на табло ее номер, смотрит она на снаряд, видит его и не видит, в последний миг торопливо повторяя в уме: «наскок... маховое... поворот... стойка», сморщила нос, одна-одинешенька перед целым залом, перед целым миром, ничем ей сейчас не помочь.

Разбежалась. Пошла. На шаг впереди нее незримо бежит и вращается тренерская душа. Взрослый, седой, может быть, лысоватый, жизнь проживший, он живет сейчас другой, ее жизнью, младенчески верит, что между ним и ею натянута невидимая нить, на кончике которой бьется сердце ребенка, и стоит хоть на кроху секунды сжаться, дрогнуть твоему, зачастить окаянному пульсу, как потеряется, собьется, упадет она. А может, то не иллюзия, может, наивная вера в телепатические способности тренера имеет реальную основу? Не одна гимнастка признавалась мне, что чувствует, как воля учителя ведет ее за собой. Значит, не смей, учитель, хоть ты живой человек и подвластен, выходит дело, сомнениям и страху, не смей страшиться и сомневаться, навались на себя, подави это все, чтоб не пикнуло, и только ночью, в гостиничном номере, пусть пищит, пусть кричит, надрывая сердце; ранние тренерские инфаркты – они от этого. А сейчас, когда девочка спрыгнула, аплодируй ей, улыбайся, даже если, косясь на табло с оценкой, тяжко и гневно думаешь: «Ах, черти, занизили». Улыбайся, хоть скулы сводит, потому что ей лучше не знать, что ее несправедливо оценили, а еще лучше вообще не слыхать, не видать этих баллов, ей единственно что нужно – вмиг откипеть, отключиться от того, что было, стать холодной и трезвой, погрузиться в себя, мысленно репетируя предстоящее.

На последнем чемпионате страны в Минске с Наташей Шапошниковой случилась беда. Пошла она прыгать, примерилась, нацелилась – насупленная, как всегда, под черной челкой до бровей, ладная, остренькая, что стручок, самых, может быть, элегантных и чистых на целом свете линий гимнастка, двукратная чемпионка мира, олимпийская чемпионка в командном зачете. Нацелилась, разогнулась, оттолкнулась. И кувырком на маты-Судьи, строгие дамы в уставных белых кофточках – неповторимая Ольга Корбут, чаровница помоста, впервые севшая за пульт, и здесь была наособицу, вся в рюшечках, – не переглядываясь, непреклонно вскинули таблички с нулями. Отмерила Шапошникова – пятка к носку – разбег для второй попытки. Долго пудрила руки, дула в ладони, терла их. Качнулась, шагнула, остановилась. Подскочила как-то странно – отчаянность была в этом скачке, отчаянность и вместе неуверенность. Приземлилась она на корточки. Во второй раз, в окончательный, судьи выкинули нули.

Это была катастрофа не только для Наташи. Для всей сборной России – грозной и непобедимой: она откатилась на четвертое место.

Тренеры схватились за головы.

После того, как все отшумело, отгремело, удачницы стайкой прыснули в раздевалку с медалями на ленточках, вьющимися вокруг шей, а неудачницы побрели хлюпать по углам, ко мне подошел Печенджиев Сергей Арсенович, тренер мужской российской команды: его чеканное армяно-греческое лицо было свирепо.

– Ты, – спросил, – сегодня Растороцкого у помоста видел?

Владислава Степановича Растороцкого, тренера Шапошниковой, я не видел, хотя не видеть, кажется, не мог, – слишком заметен, массивен, в плечах косая сажень, грудь и живот – колесом, мой старый приятель Слава.

– Не видел, – выдохнул Сергей, – и видеть не мог. Они в номере лежат. Они Фейхтвангера изучают. Ну, что ты скажешь, ну, нет никаких слов.

Слова, впрочем, нашлись – простые и вместе красноречивые, которые подсказал Сергею его армяно-греко-ростовский темперамент. Из них стало ясно, что будь Растороцкий в зале, он бы подсказал девчонке, что во второй попытке ей нужен прыжок простейший, элементарнейший, только чтобы встать, что мизерная оценка – меньше пяти баллов – давала команде первенство.

...Дальше бы автору развивать эту линию рассказа, но что делать, если непридуманная жизнь петляет поворотами, а когда потом, берясь за перо, в них вдумаешься, то получается, что, как ни отклонялся, ходил все возле одного, занимающего твои мысли в последние годы больше и больше – по принципу «тепло», «горячей», «обжигает». Странная, ни на какую другую не похожая, в КЗоТе не обозначенная профессия «тренер» вызывает во мне жгучее любопытство, сочувствие и сопереживание, и исповеди тренерские – вечерами после соревнований, когда бурлит остаточное возбуждение, – они сбивчивы, не больно логичны, быть может, но только потому, что в них попытка одеть в слова (а лучше так – «раздеть, обнажить словами») сильное и главное, только что испытанное, пробравшее до естества.

Меня позвал к себе Печенджиев. Златоуст, король анекдота в тренерской компании, он не острил, он исповедовался, торопливо зажевывая стакан дешевого рислинга драгоценным ростовским рыбцом.

– Я не хочу сравнивать себя с Джеком Лондоном, но я тоже перепробовал довольно-таки много профессий. Вот ассенизатором не был, врать не буду. Маяковский сказал: «Я ассенизатор и водовоз». Водовозом я был. И сейчас, можно считать, воду вожу... В войну и голодал, и макуху ел, и эшелон бомбили, в котором мы эвакуировались. Потом окончил Ростовский техникум физкультуры, исключительно интересное среднее учебное заведение с исключительно мощным педагогическим коллективом, вероятно, поэтому впоследствии его закрыли. Поработал в качестве инструктора и потом бросился в институт физкультуры в Ереван. Там учился на стипендию, тренировал секцию, а вечерами на заводе трубы очищал от ржавчины. Вернулся, меня приняли на работу в спортшколу номер два, между нами, девушками, говоря, с испытательным сроком. Работал как проклятый, ковра не было, вместо него резиновые дорожки стелили, снаряды старые – уланы Наполеона на таких снарядах выступали. Тренировки проходили в невероятно взвинченном темпе, в двадцать четыре ноль-ноль заканчивал, приползал домой, а утром в шесть все по новой.

Любил театр, любил в Москве побродить по Третьяковской галерее, когда в Ленинграде, сходить в Эрмитаж, и старался эту любовь передать детям. По-научному – раскрыть их эстетическое нутро. Зачем? Довольно странный вопрос. Был такой случай. Одна наша преподавательница сказала мне: «Сделайте замечание своему ученику, он, как девочка, в зеркало смотрится». Ну, глупее ничего нельзя придумать. Парень должен тоже смотреться в зеркало: «Эта прическа мне не идет, а вообще я довольно красивый...» Надо, чтобы чело век себя видел, – и достоинства и недостатки. Искусство отражает тебя как зеркало – кто ты есть, человек или табуретка. В музее имени Пушкина стою перед Гогеном, а рядом пошлый дядя: «Эх, какие здоровые бабцы». Бож-же мой, глядели- глядели, а углядели только формы, бедный Гоген... Что мы видим в Ренуаре? В Дега? Пусть ответит, кто задумается... Что увидел мой приятель Витя Аронов в своей жене? Знаток женской красоты покачает головой: 8,6 – 8,7. А когда пообщаешься... Я с Джи- ной Лоллобриджидой не знаком, с Софи Лорен – не имею чести, а супругу своего приятеля Вити имею честь знать, исключительную честь. Самопричастность к красоте делает тебя красивым. Этому надо учить учеников. «По дороге в Эрмитаж не заглядывайте в магазины, идите прямо в Эрмитаж». Я, когда молодой был, однажды опоздал на соревнования: летел из Эрмитажа, такси не было, поймал поливочную машину... Я упал с коня в этот день. Но больше меня огорчило, что я не побывал в зале мозаики.

Мне кажется, что основная задача тренера – не научить парня стоять на ушах. Основная задача – научить прочно стоять на ногах. Раскрыть внутренний мир своего мальчишки – это же великое дело. Видишь, как он мечется, как он хочет показать себя, понять себя. И в этот момент резкое, грубое слово заставит парня свернуться, как улитка, выставить иглы, как еж... Есть у меня Генка Черников, я в нем люблю громадное доброе сердце. Мы сюда, в Минск, ехали, он мне оборвал телефон: «Сергей Арсеныч, там холодно, возьмите теплые вещи». Нет большей награды для меня. Тренеру надо тоже чаще в зеркало смотреться – в профиль, в фас. Наши ученики – наше второе «я», а мы – их первое «я», и так ужасно, если это «я» пишется с маленькой буквы. Тяжелая вещь – быть личным примером, а иначе как?

Я здесь, в Минске, на тренировке видел, как один тренер, молодой еще пацан, мальчику своему вот так вот ... палец оттянул и щелбан отвесил. Я очень взрывной человек, я подошел: «Что же ты, сволочь, делаешь?» При его детях только я не посмел ему набить морду. Мальчик же заплакал – от унижения, это же микротравма. Зло, даже самое малое, копится и в совокупности родит ответное зло. Как можно ударить дитё? Я в зал войду, мне поцеловать его хочется, за вихор потрепать, из меня доброта в этот момент прямо через край переливается. Наверное, Расул Гамзатов правильно сказал: «Ради бога, не стесняйтесь доброты своей». Разбалует это маленьких? Не-эт, они же за тебя в огонь и в воду готовы, ты ж их на тяжелое дело сподобил, ты их в самое пекло ведешь, а они за тобой семенят, как за флейтистом из сказки, это чувствовать надо. А тот, со щелбаном? Такой, когда мальчик в зале, в финале, последние силенки отдает, он в баре сидит, а мальчик глазами его ищет, а он выходит бухой из бара: «Нищщего, молодесс, усё упольне у поррядке»... Я когда на эти темы говорю, у меня по рукам – мурашки.

Расстались мы с Сергеем за полночь, я поехал в свою гостиницу и к Растороцкому не заглянул. «Не трогай его, – сказал Печенджиев, – ему не до тебя ».

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.