К вечеру жара стала слабеть. Вздрогнули, покачнулись ситцевые занавески на окнах, и Эдуард Степанович, с трудом освобождаясь от тяжелой дремы, услышал, как и внизу, на улице, оживает понемногу, казалось, уснувшая во время полуденного зноя жизнь. В подъезде гулко хлопнула дверь, с криком пробежали вверх, топоча по ступеням, мальчишки, мать в комнатке у себя зашевелилась, прошлепала по коридору. А следом прозвенел коротко дверной к звонок, и звук его раскатистой, резкой болью отозвался в висках. Эдуард Степанович поморщился, путаясь, натянул тренировочные штаны. Кого еще?» – успел подумать и, как был в майке, взъерошенный, с набрякшими темными подглазьями, вышел в коридор.

Мать уже опередила его – в полуоткрытую дверь, которую она из осторожности не решалась распахнуть шире, боком протиснулся высокий загорелый парень. Лицо его, влажное от пота, выглядело усталым, но большие карие глаза блестели взволнованно, возбужденно. Он шумно дышал и улыбался.

– Эдик! – сказал он негромко и, помедлив: – Не узнаете меня?

Эдуард Степанович пригляделся, сощурясь от напряжения, заморгал в растерянности.

– Не вспомните, значит? – повторил еще раз парень, шагнул навстречу, вступая в полосу света, и вдруг так стремительно сквозь изменившийся за годы облик стали проявляться другие, знакомые до мелочей черты, что Эдуард Степанович даже вскрикнул от изумления:

– Костя! Черт возьми. Костя! Мама, ты узнаешь – это же Костя Кравченко! Они обнялись.

– Ну проходи же, проходи, – подтолкнул Костю к дверям комнаты Эдуард Степанович, а сам кинулся заправлять смятую постель.

Только вчера на выпускном вечере простился он со своим десятым «Б». И вот, когда в образовавшейся сразу пустоте со всей остротой обозначился, как, впрочем, и каждый год после выпуска, но и еще больнее, резче, потому что это был его класс, скрытый, неумолимый бег времени, – казалось, в один миг ребята повзрослели, отдалились, уходя, может быть, навсегда, кто знает? – явился Костя. Милый, милый Костя...

А Костя тем временем оглядывал комнату, ее нехитрое убранство, портрет Есенина над кроватью, зачехленный баян в углу, стопки журналов и газет, разбросанные по столу, стульям, а то и просто по полу вокруг кровати, полки с книгами – все осталось прежним, как будто и не уезжал он никогда из родного городка. Так и казалось, что распахнется сейчас дверь, .ввалится толстый увалень Левка Белоконь, прозванный Бидоном за то, что однажды на спор выпил шесть кружек кваса, маленький, вертлявый Сашка Смолин, Елена Васильевна принесет неизменный чай с вареньем и будут шумные разговоры, споры до остервенения, до хрипоты, едва не кончающиеся всеобщей потасовкой, рассказы Эдика о войнах Митридата, театре абсурда, импрессионистах, – обо всем на свете, – они будут слушать затаив дыхание, с полуоткрытыми ртами, боясь глотнуть; а потом, упирающегося, вытолкнут его с дивана к столу, и сначала невнятно, комкая слова, но все больше увлекаясь, пьянея от звуков собственного голоса, он станет читать стихи...

И вспомнился еще тихий весенний вечер, запах молодой листвы и сирени, Шестая симфония Чайковского, и спазм в горле, вздрагивание век, и пронзительное чувство чего-то огромного, несравненно большего, чем ты сам, твои заботы и тревоги, весь твой маленький мирок...

Вспомнилось и исчезло, как вспышка, как мелькнувшее за окном знакомое когда-то лицо.

— Я вижу, ты разбогател, Эдик, – сказал Костя, поводя глазами по книжным полкам. – И из «Библиотеки поэта» кое-что есть, и «Всемирная», и Достоевский...

— Ну что ты. Костя, что ты! – Эдуард Степанович покончил, наконец, с уборкой и, прерывисто, со всхлипами дыша, присел на край кровати напротив. – Ты же помнишь, как доставалась каждая книга, каждая подписка. А может, и не помнишь уже, – сказал с легкой грустью, – сколько лет прошло...

— Да уже больше двенадцати.

— И за все время четыре письма.

— Жизнь такая, Эдик... Знаешь ведь газету – то сев, то уборка, то магазин новый открывают, то дом досрочно сдают, я уж не говорю о заседаниях бесконечных, собраниях, совещаниях – отчеты прямо в номер. Жену и ту, бывает, раз в неделю вижу.

Скрипнула дверь, в комнату, крадучись, вошла серенькая кошка; на мгновение она застыла у порога, выжидательно подняв лапку, потом неслышно подошла к столу, изогнувшись, мягко прыгнула Косте на колени.

— А стихи? Пишешь что-нибудь? У тебя ведь были несомненные способности.

— Стихи? – переспросил Костя. – Да как тебе сказать... Пробую на досуге. А в общем-то не это главное.

Костя почесал кошку за ухом, и, расслабленно повернувшись на спину, она с готовностью подставила ему гладкое белое брюшко.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.