Леблона скосила оспа.

Жестоко просекла она на Руси девятнадцатый год XVIII столетия, и затерялась бы эта смерть в обильной череде прочих, что редили народ в Петрово время, но горькой отметиной легла в душе Петра Леблонова кончина – какому другому зодчему по плечу пришлась бы неистовая государева затея?..

Брошено было первое семя дерзкой этой мысли, когда начинал Петр отвоевывать у шведов земли «дедич и отич», а вызревало в баталиях и победах, с которых в гору круто пошла новая история России. В исходе Северной войны, когда хрустнул уже и вот-вот сломиться должен был хребет «свейского льва», а на балтийских берегах вставала среди болот и пусторослей новая столица, припала царю забота о бок с нею возвести «парадиз», величием и красотой затмить признанные иные европейские дворы.

Сам отыскал царь место на берегу залива. Версты вышагивал на журавлиных своих ногах по кочковатым болотам, среди искрапленных черной сыростью, заваленных в осоках кривых берез. Отбивались от комариного месива, тщились не отставать генералы и денщики в забрызганных грязью длиннополых мундирах, и едва поспевал следом расторопный чухонец, таскавший за царем межевые шесты. Сам – в толковых чертежах – дал Петр идею постройки дворца с гротом, каскадами фонтанов и прорытым к нему от моря каналом.

Ахнула Европа, проведав о Петровом замысле, ревниво оглядела свои дивные богатства, а оглядев, осталась покойна и поверить не хотела, что на хляби неверной, в краю, откуда и зверь бежит со страхом, воздвигнет чудо невиданное и разом отобьет русский царь европейский престиж. Одного только и не могла взять в разумение, что не было в русском царе тщеславия европейских монархов, но что дело шло здесь о славе России. А была это та черта, за которой стремления Петровы преград не ведали.

Ее же, славы российской, ради, как в войнах, неистов был царь в строительствах. С гневом глядел он в прошлое: по курным избам – мужицкая, в теремах – боярская чахла Русь, как сырая осина в печи, и, не страшась проклятий, за пыльные бороды выволакивал ее царь воевать и строить. Но, умея отступать в баталиях, не знал он отступлений в строительствах – не было тут на царя и божьей управы. Устрашающим указом запретил Петр на Руси «всякое каменное строение, какого бы имени ни было», пока не встанет у моря новая столица с жемчужинами в ожерелье «парадизов». Главная же дань была тут Петергофу.

Но и в неистовстве своем был трезв государь. Полагая иностранные науки неизбежным началом большому русскому делу, наказывал послам отыскивать в многоопытной Европе изрядных мастеров, манить золотом к русскому берегу. И, принятые с почестями, царем обласканные, добро трудились иностранные зодчие. Дивились только цареву замыслу, косились недоверчиво на беспутные русские порядки, на разбродную круговерть отважного лихоимства, европейскому глазу зело удивительные.

Но пуще дивились царю-работнику. Свои привыкли, а иноземцам в диковинку глядеть было, как, отталкивая дюжего мужика, сам перехватывал длинную рукоять дубовой кувалды и умело, с оттяжкой бил государь по торцу сваи, раз за разом вгоняя ее в землю. Но, дивясь безмерно, узнавали в российском самодержце знающего толк в чертежах, кладке, перекрытиях прирожденного строителя...

С зарей подымался Петр, а на восходе, когда вставало на востоке – над новой столицей – бледное северное солнце, выезжал к работам.

Горячилась, с места брала заложенная в низкую одноколку сильная лошадь; несла галопом по мхам, между кочек огненным суриком выкрашенную коляску. Быстрый в движениях, на ходу выскакивал Петр, стремительно шел, размахивая длинными руками с зажатой в ладони тяжелой тростью. Тяжело ступали, по медные пряжки уходили в разъезженную, рыжую от конского навоза землю стоптанные государевы башмаки. Ветер с моря разгонял короткую, в белых гребешках волну, срывал брызги, захлестывал штопаные чулки на жилистых, сухих ногах, подхватывал полы зеленого с красным подбоем Преображенского мундира, обвевал студеной сыростью возвышавшуюся над толпой лысеющую голову с круглым вздернутым подбородком. Страшен был царь в быстром своем движении.

За спиной Петра, как за высокой корабельной кормой, согнувшийся, плечом вперед, в закрывшей брови треуголке, едва поспевал денщик, сжимавший озябшими пальцами тугую трубку чертежей на плотной английской бумаге.

Сбивались с шага, на ходу окружали царя инженеры, подрядчики, десятники, офицеры. Вникал Петр в дело быстро. Довольный, обнажал в улыбке крупные белые зубы под темными вздрагивавшими усами; или, кривя шею влево, коротко приказывал:

– Батогов!

– Да ведь... дворянин, батюшка, – шептали несмело.

– Дворянство по годности считать! – вращал Петр круглыми, темневшими в гневе глазами. – По мне дурак сноснее из низкого роду, нежели из знатного! – и стремительно шагал дальше, вдавливая в раскисшую грязь острые немецкие каблуки.

Дыбился над морем тонкий частокол мачт с белыми трубками убранных парусов на реях. Качались у деревянных причалов, терлись смолеными бортами широкие баржи, до верху груженные землей, пудожским камнем, деревьями в обмотанных рогожами корневищах, свозимыми из своих, из заморских краев на топкую хлябь балтийского берега. Коротко взблескивали топоры на солнце. Звенели в длинных рамах узкие пилы, густо осыпая светлой пылью чёрные мужицкие лица и головы в бараньих шапках на потных лбах. Среди кочек раскидывал ветер свежие стружки; золотистыми кольцами вздрагивали они на тонких болотных травах. Бурели, напитываясь влагой, горы опилок. Пахло водорослями и дегтем.

Подымался уже, вырастал в мареве испарений на плоском берегу Петергоф. В очертаниях зданий, в планировке парка прозреть мог уже опытный глаз рождавшееся чудо. И слали уже своим монархам при русском дворе полномочные министры вести о том, что потягаться задумал русский царь с несравненным Версалем...

А и впрямь все выходило чудом – только по европейским меркам. И гневался Петр, русским нутром чуя, что выверенный навык именитых чужеземцев, которому одного и недоставало – страсти и риска, – туго приходился к его замыслу. Нужна была рука твердая и ум решительный. Тут и приспела пора Леблона.

Неистовая затея и железная царева хватка пришлись зодчему впору, и потому, знавший казне счет, задорого перекупил Петр первого своего времени мастера у французского двора, с приказом титуловать его генерал-архитектором, всех же прочих числить под его началом и волею. Таланты свои оказал Леблон тотчас.

В худую пору ступил он на русский берег: работы по сооружению Большого дворца пришлось прекратить – осенью семнадцатого года забили «великие ключи», выступили грунтовые воды. Отвоеванной у моря земле, со всеми постройками, грозило затопление.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.