Мои комиссары

Берег Нижней Тунгуски. Второй секретарь Катангского райкома партии Михаил Колесников укладывает в лодку карабин, ружье, рюкзаки, ставит «Вихрь». Колесников в серой куртке из грубого шинельного сукна, в синем берете. Берет туговат – натянул, распрямил кожу на большом лбу. Черные брови подрагивают, точно колеблются, нахмуриться им или нет. Пока суд да дело, Колесников говорит, махнув на Тунгуску:

– Нынче три раза поднималась. Все сено недавно унесла. А раньше – половину гнезд затопила. Уток мало нынче.

Идем по реке, к дальним зимовьям. По берегу белеют берестяные шалаши, зеленеют длинные, крытые лапником балаганы, рыжеют пятна выцветших палаток – почти все население Ербогачена, а живет там около двух тысяч, собралось под этими крышами. По кустам, по замоинам, в прибрежной тайге выкашивают, выскребают остатки травы, чтоб худо-бедно прокормить коров. Молока самолетами не навозишь. Спрашиваю у Колесникова:

– Давно на берег-то переселились?

– Третью неделю.

...В лодке обычно молчишь – все равно «Вихрь» не переговорить. Поэтому я удивился, когда Колесников, перегнувшись, начал кричать:

– Вот здесь меня весной выкинуло! Руль вывернулся, и я – в воду! А в сапогах был, в телогрейке. Лодка вокруг жужжит, а перехватить страшно – саданет винтом. Ладно, мужик знакомый мимо ехал.

Вот ведь какое злопамятное место, если даже Колесников без нужды разговорился. А я и не слышал ничего об этом приключении. Да, Колесников завидно немногословен, несуетно деловит и безупречно обязателен. Я познакомился с ним, когда он был секретарем райкома комсомола, заочно учился в сельхозинституте, его кабинет был полон шумных споров, на столе лежали учебники вперемешку с комсомольскими журналами: на дверях райкома висели объявления, написанные его рукой: тогда-то лыжный поход, тогда-то субботник по заготовке дров для школы, тогда-то расчистка льда на Тунгуске под каток – в то время Колесников был во власти забот и забав комсомольских лет.

Помню его и директором Катангского коопзверосовхоза, помню его строгий кабинет с начальственной тишиной и солидной мебелью, меж которой как бы таяла, ускользала тень юности... А он разговаривал с Тетейским участком по радиотелефону:

– Как не вышли?! Что?! Кто не вышел?! Не понимаю! Сколько до плана осталось?! До пла-на? Понял! – Вспотев, Михаил бросил трубку.

– Видишь, и у нас двадцатый век. Снял трубку, вызвал Тетею. Представляешь, Тетею! Нигде в мире, кроме Катанги, о ней не слыхивали, а я звоню.

– Даже охрип.

– Нет, это сегодня только. Снеговые заряды где-то. А так – слышимость нормальная.

Он директорствовал несколько лет и все это время провел в дороге: оленью упряжку менял на вертолет, вертолет на моторную лодку – спешил, уставал до сизой бледности в лице, но зато знал все нужды охотников, зато ни разу не подвел государство со сдачей пушнины.

В Железногорске живет мой старый товарищ Владимир Викулов. Мы учились в одном городе, в одном университете, он, правда, на горном факультете. В Железногорске Викулов с первых палаток, и я заставал его там то мастером, то прорабом, то главным инженером СМУ. В последние годы он начальник «Коршуновстроя». На моих глазах раздавались, крепли, матерели викуловские плечи под грузом все большей и большей ответственности.

– Не страшно? – спросил я его однажды.

– Привык.

– Но это же плохо. Значит, обязательно обидишь кого-то походя, обязательно переоценишь свои силы в чем-то и обязательно осядет на тебя некая бюрократическая пыль.

– Ты не понял. Привык к серьезности, тяжести этой клади, но это вовсе не значит, что я забываю о ней. Чувство или ощущение, примерно сравнимое с путешествием по тайге, когда за спиной тяжеленный рюкзак. Каждое свое движение, каждый свой шаг приноравливаешь под эту тяжесть, чтобы не зацепиться, не споткнуться, не упасть.

Думаю, нигде, как в Сибири, когда каждый человек на счету, и на пристальном счету, ответственность не понимается так остро, живо и, если хочешь, буквально. Во-первых, ее рождает сознание: не сделаем мы, никто не сделает или сделает очень нескоро. Во-вторых, каждый камень, блок, перекрытие стройки, небывалой еще стройки, требует особого внимания, бережного, вдумчивого – чуть не так положишь, недоглядишь и долго-долго будешь исправлять. Это тоже рождает ответственность. И, в – третьих, поскольку каждый человек на виду, постольку совесть его никогда не позволит уклониться от ответственности.