СЛОВО, ДЕЛО, ПРИМЕР КОММУНИСТОВ – СТАРШИХ ДРУЗЕЙ И НАСТАВНИКОВ – ВДОХНОВЛЯЮТ СОВЕТСКУЮ МОЛОДЕЖЬ НА ТРУД И НА ПОДВИГИ ВО ИМЯ ОТЕЧЕСТВА.

На каком-нибудь глухом сибирском полустанке или в маленьком, раскисшем от дождя сельском аэропорту вдруг обступят тебя, приблизятся из таежных пространств охотники, оленеводы, шоферы, монтажники, речники – молодые и старые люди, с которыми встречался в дороге, которые делились с тобой и хлебом, и махоркой, и жаром души.

Подумаешь: вот и прежде бывали такие же серенькие, мглисто-дождливые дни, и так же ты ждал поезда или самолета, и так же одушевляла ожидание недавняя встреча с настоящим человеком, чья жизнь теперь так или иначе, но уже навсегда переплелась с твоей. Не успел отъехать или отлететь, а уже чувствуешь, как потихоньку накапливается в тебе дорожное нетерпение, как простирает оно свою приязнь на будущие встречи. Выстраивались они, заполняли годы и обернулись, как бы обдутые всеми ветрами, омытые всеми дождями, в отчетливо видимые вершины, к которым без устали надо стремиться.

1

Дороги соединяли меня с людьми, с коммунистами, чье служение делу, долгу возвышалось до подвижничества, без которого трудно было бы или совсем невозможно устроить Сибирь так, как она устроена нынче. Вспоминая дороги, вдруг увидишь...

Давний морозный день в Мамакане, голубовато-искристые сугробы и дрожаще-синий, какой-то праздничный воздух над ними. Я остановился тогда у плотника Константина Ефремовича Клюквина, плотного, широкого, рыжеватого богатыря. Он всю жизнь торил нелегкие дороги: промышлял рыбу на Камчатке, строил железную дорогу в Бурятии, валил лес во многих леспромхозах Сибири, а потом приехал на Мамаканскую ГЭС, и стройка была многим обязана ему. Его бригада укладывала первый бетон в плотину. Константин Ефремович не уходил из котлована по две смены, часто доставая портсигар и приговаривая свое любимое: «Эх, ты, парень! Эх ты, эх».

Однажды я увидел, как Константин Ефремович тяжело топтался возле кухонного стола, собирал какие-то пузырьки в картонную коробку. Резко, больнично пахло мятой.

– Что это ты, дядя Костя, за валерьянку взялся?

Он смущенно отмахнулся:

– А ну ее! Разыгралась треклятая!

– Кто разыгрался?

– Шарманка моя. – Константин Ефремович потыкал толстым, крепким пальцем в сердце.

– Вот не знал!.. И часто... она играет?

– А! Пока не вспомнишь, молчит. Делать ей нечего.

Ему было неловко. Его привыкли видеть этаким неутомимым атаманом, чью бригаду-дружину в любой час можно выставить против любого «врага» Мамаканской ГЭС – против морозов, скальных выемок, против «горящего квартального плана». Да и сам Константин Ефремович привык думать, что нет ему износу и не будет. И вдруг какое-то сердце «некультурно себя ведет».

Поднимался он по утрам затемно, еще с петухами, если бы они были в Мамакане. Заваривал чай в кружке, стоя, нависнув над столом, прихлебывал, пофыркивал... Однажды я спросил:

– Ты куда в такую рань, дядя Костя? Почему не спишь?

Думал, он отшутится, отворчится, но дядя Костя неожиданно серьезно сказал:

– Да ведь я не егорка какой-нибудь... стараться надо. Для Руси постараешься, оно и ладно будет. Как для нее не постараться.

Удивленный этими словами, я тоже встал, вышел с Константином Ефремовичем на крыльцо. Звезды еще были по-ночному щедры, скрипел снег под редкими шагами. Оказывается, не один Константин Ефремович поднялся в такую рань. Он закурил и пошел к дрожащим огням котлована. Шагал не спеша, забыв надеть рукавицы, и они выглядывали белыми раструбами из карманов телогрейки. День начинался надежно: старые и молодые шли служить делу, шли стараться для Родины милой...

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.