I

Внезапно раздался треск дерева. Этот резкий сухой звук прорезал безмолвное, прокаленное зноем пространство так неожиданно, что мальчик, выскочивший из уборной на дальнем конце двора, чуть не вскрикнул и замер на месте, вытаращив глаза. Толстый ствол росшего посреди двора хар-тута сам по себе с оглушительным треском раскололся пополам, и черные тутовые ягоды частым дождем посыпались на дворовый асфальт.

Раньше других высунулась во двор из окна второго этажа жена Агамухтара Анаханум: она сидела у себя на кухне и скатывала кюфту для обеда. Услышав треск, Анаханум удивленно взглянула на лопнувший ствол черного тута, потом увидела растерявшегося Гюльагу и, торопливо вытирая тряпкой облепленные жирным фаршем руки, окликнула его:

– Эй, Гюльага, беги скажи старику, тут раскололся!..

И Гюльага, уже сообразивший, что произошло, помчался в комнату деда, но Алиаббаса-киши не надо было звать: Гюльага успел пробежать лишь половину пути, когда старик, спешно натягивая брюки, сам появился из дверей и быстрыми шагами, как давно уже не ходил, направился к хар-туту.

– Скорее! Скорее! – говорил он. – Ни одна ягода не должна остаться на земле. Все собирайте. Если хоть одна останется, будет грех! Все собирайте! Все должно быть съедено! – возбужденно поторапливал старик. Потом нагнулся, поднял из-под дерева ягодку, положил в рот, и ему в самом деле показалось, что в жизни он не пробовал такого вкусного тута. – Это столетний тут, столетний! – Алиаббас-киши приложил руки к раздвоенному стволу дерева, посмотрел на раскол – обе поверхности были так сухи, будто их долго выдерживали на солнцепеке; от старости это было, весь сок из дерева испарился. Да-а, вот и перевалил за сотню этот хар-тут.

Подняв голову ко второму этажу и поймав взглядом лицо своей старшей невестки Анаханум, Алиаббас-киши распорядился:

– Плов приготовь сегодня.

Привыкшая ни в чем не перечить свекру, Анаханум и на этот раз, конечно, не заставила повторить слова дважды, ей и в голову не пришло сказать: мол, я кюфта-бозбаш готовлю. Старику плова захотелось? Что ж, к вечеру она и плов сготовит... Анаханум с каждым днем становилось все яснее, что состариться – это, по существу, снова стать ребенком.

Разумеется, Алиаббас-киши был сейчас в полном неведении относительно мыслей своей старшей невестки, он сказал, обращаясь теперь уже к Гюльаге:

– Видал! Ну, видал?! Ты все хотел знать, правду я говорю или нет?! Видал?! И точно – здорово этот хар-тут треснул, ничего не скажешь. Верно говорил

старик: когда тут достигает ста лет, он раскалывается, и, значит, туту у них во дворе действительно сто лет.

– ' Ой, хорош тут! – восклицала жена Фатуллы Месме, причмокивая, словно никогда не ела ягод с этого дерева.

– Надо собрать и соседям дать, чтобы и они попробовали, – добавила известная своим добрым сердцем младшая невестка Анаханум Фарида.

«Тебе-то что, любимица, ты и соседям пошлешь и чего только не сделаешь, ведь не твоя же собственность», – отметила про себя Месме, но вслух ничего не сказала.

Четвертый внук Алиаббаса-киши Агасалим окликнул свою жену Зибейду:

— Тарелку неси! Кастрюлю! Сегодня день тута!

— Да, да! Ни одна ягодка не должна остаться на земле. Это грех! – все повторял Алиаббас-киши.

Все дети, внуки, правнуки, невестки Алиаббаса-киши вышли во двор в этот жаркий июльский день, когда их тутовому дереву, знаменитому на всю округу, исполнилось сто лет, и теперь они старательно собирали рассыпавшиеся по двору ягоды.

Ну, про грех-то Алиаббас-киши, скорее всего, придумал на ходу; никто никогда не говорил, что, если тутовому дереву исполнится сто лет и ствол его треснет надвое, необходимо собрать все упавшие на землю ягоды до единой, как не было и такого обычая – готовить плов, когда туту сравняется сто лет. Но поскольку это тутовое дерево прожило на свете так долго и его столетия Алиаббас-киши так ждал, сегодня был праздник, и плоды этого столетнего черного тута были как бы благодатью – оставлять их под ногами, конечно, грешно.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.