Навес

Алиаббас-киши как раз стоял под деревом, когда ему на левую сторону груди упала ягодка тута, на белой сорочке старика тотчас появилось алое пятно, и увидевший это Агамухтар вздрогнул.

Старший сын Алиаббаса-киши Агамухтар четыре года сражался на фронте, с боями прошел от Моздока до Берлина, и все мальчишки квартала хорошо знали, что у дяди Агамухтара есть орден и тринадцать медалей. Агамухтару вдруг представилось, что отцу прямо в сердце попала пуля и алое пятно – кровь; потом Агамухтар отвел рукой назад свои густо покрытые сединой волосы и уже не впервой за последнее время подумал, что старик порядком сдал.

Вообще Агамухтар был не вправе так думать, потому что и сам он не очень-то отстал от отца в этом отношении; даже однажды Баладжаханум, жена соседа – мясника Аганаджафа, щелкая семечки в окружении молодых девушек, сказала:

– Видите, девчата, не очень разберешь, то ли Алиаббас-киши – отец Агамух- тара-киши, то ли Агамухтар-киши – отец Алиаббаса-киши...

Понятное дело, когда эти слова дошли до Анаханум, то Баладжаханум получила причитающееся ей, однако Агамухтар и в самом деле за последние годы сильно постарел.

Алиаббас-киши тоже бросил взгляд на старшего сына и, когда увидел копну его иссиня-белых волос, праздничное настроение старика упало. В памяти всплыло детство Агамухтара, припомнилось, как он крохотным мальчуганом взбирался на это дерево и лакомился тутовыми ягодами. «Во что годы превращают человека, – досадливо пронеслось в голове Алиаббаса-киши, – тот маленький ребенок теперь уже почти старик, смотри только, на что стал похож! Воистину, «мы приходим и уходим, ты живи – мир!» – как сказал поэт». И Алиаббас-киши покачал головой, вдруг улыбнувшись в свои белые усы, снова успокоился, подумал еще о том, что вот он замечает старость Агамухтара, а свою собственную не видит...

Младший сын Алиаббаса-киши Фатулла подозвал Гюльагу:

– Сбегай, принеси еще ведро из дому.

Вскоре тарелки и кастрюли наполнились крупными тутовыми ягодами, и соседние ребята, прослышав о том, что туту Алиаббаса-киши стукнуло сто лет и он раскололся, набились во двор. Каждый напробовался ягод вдоволь, и все пришли к единому мнению, что вкус у них особенный. Всем соседям было отправлено по тарелочке ягод, как будто в доме Алиаббаса-киши было обручение и по этому случаю раздавали сладости.

Жена мясника Аганаджафа Баладжаханум, беря ягоды своими темно-коричневыми от хны, которой она недавно красила голову, пальцами, отправляла ягоды в рот и, смакуя, говорила:

– Везет же людям!.. Такой тут у них уродился – наслаждение, а не ягоды! – Потом подмигивала своей соседке Лумие, которой было за тридцать, хотя она все еще не вышла замуж: – Это витамин э, агыз... Возбуждающая штука...

Лумия краснела и смущалась, но больше для виду – она никогда не возражала против таких разговоров, и Баладжаханум, прекрасно это зная, звонко хохотала.

В тот субботний день все жители квартала от мала до велика узнали о том, что столетний хар-тут во дворе Алиаббаса-киши расщепился. Узнал об этом и Молла Фарзали, жадность и скупость которого вошли в поговорку. Стуча оземь палкой, он подошел к воротам Алиаббаса-киши и вызвал мастера на улицу. Заведя степенный разговор о том о сем, Молла Фарзали добрался наконец до цели и поделился с Алиаббасом-киши советами своего доктора, который наставлял Моллу выжимать черный тут и пить сок. Да где же взять на это денег, вот если Алиаббас-киши будет так добр и даст небольшую кастрюльку ягод, то их Молле хватит с лихвой.

Ювелир Алашраф, сидевший в тени на противоположном тротуаре, оторвался от игры в нарды, взглянул на своего напарника, учителя русского языка Алхас-бека, и не удержался:

– Вечно так вот плачется, а поискать, так у него, небось, только свиньи и недостает... – Ювелир Алашраф сказал это и выкинул шеш-гоша, вконец испортив настроение Алхас-беку.

Разумеется, Молла Фарзали получил свою кастрюльку тута и ушел восвояси.

Плов, который сварила в тот вечер Анаханум, удался, и столько она его наготовила, что хватило всему двору – детям, внукам и правнукам Алиаббаса-киши. (Свадьбы в квартале чаще всего бывали у Алиаббаса-киши.)

Ясное дело, не всегда этот двор был таким шумным и многолюдным. Когда-то отец Алиаббаса-киши – уста Хазратгулу – купил лишь маленький одноэтажный домик на две комнаты. Давным-давно это было, когда и черный тут во дворе был еще совсем молодым деревцем, а Алиаббас – маленьким ребенком; ствол тутового деревца был тогда тоньше, чем его нынешние ветки.

Женившись на Тубуханум, Алиаббас-киши построил себе две новых комнаты – это было еще до революции, – теперь в тех комнатах живет внук Алиаббаса-киши Агасалим с семьей. Подрастали дети – уменьшался двор, в доме стало шесть комнат, потом восемь, потом и одноэтажное здание стало двухэтажным. Женились сыновья, внуки, и веем находилось в этом дворе, где теперь раскололся хар-тут, место.

У Тубуханум с Алиаббасом-киши было двое сыновей, четверо дочерей. Странный этот мир: и Агамухтар и Фатулла вернулись с войны целыми-невредимыми, по-прежнему здоровы оба и уже дедушки; а вот девочки все умерли, все четыре; Салимназ еще до войны умерла, от менингита, и что за напасть, в последнее время чаще всех из четырех дочерей вставала перед глазами Алиаббаса-киши Салимназ. Фатьма умерла во время войны, никто так и не узнал, отчего, правда, поговаривали, что тоска по Мурсалу разорвала ей сердце – Мурсал был мужем Фатьмы, он находился на фронте, и одно время от него не было никаких вестей. И теперь жив Мурсал – здоров, весел, живет с четвертой женой. Однажды Мурсал, встретив Алиаббаса-киши на улице, обнял его, заплакал: «После Фатьмы ни с одной женой жить не могу, горькая штука, дядя Алиаббас, любовь». «Ну, если это и любовь, – сказал ему Алиаббас-киши, – то для тебя она ведь не должна быть горькой...» От Фатьмы один сын остался, в отца не пошел, материнское взяло верх, дом у него, семья, трое ребятишек, в Сумгаите живут. И вообще от дочерей в этом дворе нет никого, все от Агамухтара и Фатуллы.