Рассказ
Все мы знаем прекрасную страну, выдуманную Александром Грином: ее живописные портовые города, заросшие буйной зеленью, насквозь пронизанные суровым и ласковым соленым ветром, ее сильных и смелых людей, исполненных непобедимой веры в приход счастья и справедливости.
Но далеко не все знают, как Грин начинал свою литературную деятельность. Первый рассказ его был напечатан в конце 1906 года; в нем он писал о жизни русских революционеров.
Произведения начального периода творчества Грина непосредственно отражали его жизненный опыт, давший ему возможность широко узнать русскую действительность и возненавидеть ее «хозяев».
В ранних рассказах Грин обличает современную ему жизнь, «скучную, злую, глупую и мелочную»; он показывает самые различные ее стороны: столичный быт, убийственную скуку маленьких провинциальных городов, разорение деревни и тяжелые условия жизни рабочих, нравы и обычаи босяков.
Рассказ «Игрушка» характерен для раннего творчества Грина. В нем ясно видна социальная заостренность, обличительность. Грин старается воздействовать на общественное сознание, показать, к чему приводит система воспитания детей в условиях царизма. В то же время в рассказе в полную силу звучит характерная для всего творчества Грина тема гуманизма.
Рассказ публикуется впервые.
В один из прекрасных осенних дней, полных светлой холодной задумчивости, неяркого сияния солнца и желтых, бесшумно падающих листьев, я гулял в городском саду. Аллеи были пусты, пахло прелью, земляной сыростью; в багрянце листвы светилось чистое голубое небо. Это был старинный провинциальный сад, изрезанный вдоль и поперек неправильными тропинками; сад с оврагами, густо поросшими крапивой; с кирпичами, мостиками и полусгнившими ротондами. Огромные столетние липы и березы почти закрывали небо; в их влажной сочной тени было так хорошо прилечь, наблюдая маленьких красногрудых снегирей, прыгающих по земле. Я шел, помахивая тросточкой, вполне довольный настоящей минутой, тишиной и легкими послеобеденными мыслями. Повернув с аллеи на узкую кривую тропинку, я заметил двух мальчуганов, присевших на корточки в густой высокой траве, и подошел к ним совсем близко. Сейчас трудно припомнить, почему это так вышло. Я человек довольно замкнутый, трудно сталкивающийся с кем бы то ни было, даже с детьми; возможно, что меня привлекло сосредоточенное молчание маленьких незнакомцев, изредка прерываемое напряженными возгласами. Оба так погрузились в свое занятие, что я, незамеченный, очутился около них не далее десяти шагов и притаился за деревом. Мальчики продолжали возиться, устраивая что - то свое, понятное им и никому более. Вытянув шею, я разглядел обоих. Один, постарше, лет, вероятно, двенадцати, круглоголовый и низенький, выглядел сильным, задорным крепышом, румяным и загорелым. Другой, тоненький, высокий, с бледным и истощенным лицом и оттопыренными ушами, производил более симпатичное впечатление; природа как будто пожалела его, вознаградив парой чудных выразительных глаз. Одеты были оба они в белые гимназические блузы и форменные фуражки. Крапива и лопухи мешали мне хорошенько рассмотреть странное сооружение, возведенное мальчиками. Я был уверен, что эта незаконченная постройка превратится со временем в уродливую глыбу земли и палок под громким именем «крепости желтой руки» или «форта бизонов» - забава, которой увлекался я в те блаженные времена, когда длина моих брюк не превышала еще одного аршина.
Пока я гадал, старший мальчик согнулся, стругая что - то перочинным ножом, и я увидел два невысоких кола, торчавших из земли очень близко друг к другу. Верхние концы их соединялись короткой, прибитой гвоздями перекладиной. Тут же сзади бледного мальчугана валялась грязная, скомканная тряпка. Круглоголовый сунул руку за пазуху и сказал:
- Думал, потерял. А она здесь.
Он вытащил что - то зажатое в кулак и показал приятелю. Потом бросал на землю. Это была бечевка, смотанная клубком. А я услышал в этот момент тоненькие неопределенные звуки, выходившие, казалось, из - под земли. Гимназистик кончил стругать и встал. В руках у него был толстый заостренный кусок дерева. Он воткнул его в землю между вертикально торчащими кольями, взял бечевку и крепко и аккуратно завязал ее конец вокруг только что воткнутого колышка. Другой конец спустили через перекладину, и я увидел... петлю. Младший, упираясь руками в согнутые колени, внимательно следил за работой, старательно помогая товарищу бровями и языком, точь-в-точь как на уроке чистописания. «Готово, Синицын! - сказал крепыш и, быстро оглянувшись, прибавил торжественным сухим голосом: - Ведите преступника!»
И тут я сделался свидетелем неожиданной отвратительной сцены. Грязная тряпка оказалась мешком, Синицын встряхнул его, и на траву, беспомощно расставляя крошечные дрожащие лапки, вывалился слепой котенок. Он шатался, тыкался беспомощно головой в траву и жалобно, тонко скулил, дрожа всем тельцем.
- Ревет! - сказал Синицын, любопытно следя за его движениями.
- Смотри, Буланов, на тебя пополз!...
- Он думает, что мы его оправдаем, - сердито сказал Буланов, хватая котенка поперек туловища. - Знаешь, Синицын, ведь все преступники перед смертью притворяются, что они не виновны. Чего орешь? У - у!
Я вышел из - за прикрытия. Мое появление смутило маленьких палачей; Буланов вздрогнул и уронил котенка в траву; Синицын испуганно расширил глаза и вдруг часто замигал, подтягивая ремешок блузы. Я приветливо улыбнулся, говоря:
- Чего переполошились, ребята? Валяйте, валяйте! Интересно!
Оба молчали, переглядываясь, и по сердитым вытянутым лицам их было видно, как глубоко я им ненавистен в ту минуту. Но уходить я не собирался и продолжал:
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.