«Повезло же мне на идиотов, – злился Юрка, разбивая палатку, – жрать им свари, за лошадьми бегай, посуду помой, и все им мало. Все ты не так делаешь да не вовремя поспеваешь. А я что, автомат? В крайнем случае, день и ночь вкалывать не нанимался».

В душе Юрка завидовал Сене. Страшно завидовал простоватому с виду парню, его необычайной выносливости, тому огоньку, с каким он брался за любое дело. Сеня раньше всех выскакивал утром из палатки, разводил костер, варил завтрак. Юрка просыпался, когда на востоке еще только угадывалось будущее солнце, а кастрюля с вкусным рассольником уже стояла на траве, над костром весело отфыркивался чайник. По вечерам, когда Юрка, вконец разбитый дневным переходом, забирался в спальник, Сеня уходил на речку рыбачить. Утром Юрка хлебал ароматную уху. Так было все время. Юрка привык к такому распорядку и находил его вполне законным. Но однажды Хохлов насмешливо сказал:

– Уваров, а тебе не кажется, что ты, того, на Сениной шее сидишь?

– А кто его заставляет, он сам за все хватается, – смутился Юрка.

– Так-то оно так, – согласился Хохлов, – но и ты все-таки совесть имей.

– Если я плохо работаю, – с обидой в голосе ответил Юрка, – записывайте мне меньше часов.

– Да разве дело в этом? – глянул в Юркины глаза Хохлов. Больше они на эту тему не разговаривали.

Утро следующего дня выдалось пасмурным. Временами моросил мелкий дождь, и Юрка думал о том, каково теперь Сене с Хохловым продираться по мокрой тайге.

Юрка затащил продукты в палатку, а вьючные седла и мешок с овсом аккуратно прикрыл брезентом. Лошади мирно стояли под разлапистой елью, изредка слышался звон колокольчика, который вечером смастерил Сеня из алюминиевой кружки и куска старой подковы. Теперь стоило Медичке качнуть головой, как тонкий, одинокий звон плыл над тайгой и замирал, укутанный мягкими еловыми лапами. Что-то радостное и в то же время заунывное было в этом ритмичном: тем-лим-бом-бом. Словно катилась пушкинская кибитка по степи, и радостно звенел колоколец под дугой, и завывала вьюга, и Емельян Пугачев в драном армяке выручал беспечного барина. Тем-лим-бом-бом – звенел самодельный колокольчик, и обжитой казалась тысячекилометровая тайга, простыми и милыми люди, и даже Сеня, который мог сделать все что угодно.

Юрка сидел в палатке и слушал, как тихо шуршит дождь и как гулко падают с веток пихты тяжелые капли на палатку. Он думал о том, что всего лишь два пеших перехода отделяют его от Димки. А там еще пару дней до посадочной площадки, сорок минут вертолетом до Ургала, несколько часов поездом, и они в Хабаровске. Город! Большой, шумный город. Все-таки Юрка успел соскучиться по широким проспектам, по кинотеатру, по тем мелочам, которые он обычно не замечал. А там... там тысячи дорог – и выбирай любую. Можно податься на Сахалин, можно махнуть домой.

Юрка мечтал. Мечтал откровенно, с большим удовольствием. В какое-то мгновение ему стало даже жаль тайги, которую придется оставить, людей, с которыми он больше не встретится. Правда, Юрка опасался того, что суматошный Димка удрал из тайги раньше, не выдержав ее бесконечного однообразия, того, что в тайге надо вкалывать на совесть. Юрка даже был уверен в этом и почти гордился тем, что он в бригаде сумел продержаться дольше, сумел выстоять. Что поделаешь, Юрка все-таки любил громкие фразы, любил выгодно представить себя в сравнении с другими. Ему хотелось быть сильным и гордым, такими он представлял людей, уходивших на поиски золота в суровый Клондайк, людей, покоривших Северный полюс...

– Вы слышите, грохочут сапоги... – напевал Юрка, удобно устроившись на свернутом спальнике. Он взял карабин и несколько раз вскинул его к плечу. Сеня почти не разлучался с этим оружием, упрямо таская его даже на сопку. А сегодня дождь и сыро, и бережливый Сеня не решился вытаскивать карабин из палатки: а ну как заржавеет. Юрка усмехнулся и передернул затвор. Желтая гильза с серой пулей упала на пол. Патрон своей формой напоминал тюбик с губной помадой. Юрка поднял холодный патрон и большим пальцем вдавил его в магазин. Щелкнул курком и опять передернул затвор. Ему понравилось, как вылетают патроны, словно зайцы из кустов. Неожиданный выстрел оглушил Юрку. Карабин лежал на коленях, из его ствола тонкой струйкой вытекал дым. Уши заложило. Юрка тряхнул головой, и ему показалось, что тонкий звон поплыл над тайгой. Дрожащими пальцами он передернул затвор и, все еще ничего не понимая, увидел, как стреляная гильза упала на землю. Юрка глянул на палатку – в круглую, аккуратную дырку закатилась первая дождевая капля.

Он откинул полог, и дым потянулся к выходу. «Вот дурак!» – откровенно ругнул себя Юрка и... похолодел. Медленно выбрался он из палатки, с усилием заставил себя повернуть голову в сторону лошадей и увидел конвульсивно дергавшуюся на земле Медичку.

Жизнь щадила Юрку. Она ни разу еще не трепала его основательно, и он знал только лучшие стороны ее. Готовясь к яркой и необычной судьбе, к лишениям и подвигам, Юрка неосознанно избегал встречающихся трудностей, будучи твердо уверенным, что вся его героическая деятельность впереди. Но проходили годы, Юрка взрослел и постепенно свыкался с точившим его беспокойным червячком, который нет-нет да и нашептывал ехидным голосом: «А ты ведь трус, Юрка, ты трусишь и убегаешь от своих подвигов». В первый раз этот голос донельзя перепугал Юрку, он возмутился, легко задавил его мыслью, что время для необычной жизни еще не наступило. Но потом этот голос стал возникать в нем все чаще и чаще, и Юрка не заметил, как свыкся с ним. Он продолжал... упрямо твердить себе, что вот пробьет его час, и он всему миру покажет, на что способен Юрка Уваров.

На втором курсе педагогического института Юрка нахватал хвостов и вместо того, чтобы засесть за учебники, решил, не откладывая дела в долгий ящик, приступить к своей необычной жизни. В то время Юрка даже мысли не допускал, что убегает от трудностей. Это он понял значительно позже. Понял из слов бригадира в колхозе, уловил в намеках Хохлова, в насмешливой улыбке Сени. Но в нем еще оставалась спасительная мысль, что все это не настоящее, только прелюдия перед настоящей жизнью. Юрке не нужен был подвиг мелочный, который надо выполнять каждый день и каждый час, он хотел свершить его однажды и... на века. Пусть помнят потомки Юрку Уварова, пусть приносят на алтарь памяти свою признательность и зависть.

Как там ни говори, а Юрка все-таки связывал какие-то надежды с магистралью. Сотни километров таежных далей, звонкие реки манили его воображение. На БАМе пахло подвигом, и Юрка шел на этот запах. Но все оказалось простым до обидного. Надо было ходить по многу километров, мыть посуду, завьючивать лошадей, варить ненавистные рассольники и рисовую кашу. Это была проза, к которой Юрка не готовился. Он проклинал себя и, забыв думать о своем высшем назначении, мечтал лишь о том, чтобы побыстрее очутиться подальше от этих мест.

И Юрка сбежал из бригады...

Увидев промокшего, бледного Юрку с тощим рюкзаком за плечами, Димка взвыл от радости. Он бросился ему навстречу, крепко стиснул, а потом отступил на шаг и одобрительно сказал:

– А возмужал, подлец! Ишь ты, бороду отрастил. А мне монгол проклятый ни хрена растительности в наследство не оставил. Три волосинки в два ряда растут. Ну что ты, как? Подожди, – вдруг насторожился Димка, – а почему один?

– Послали предупредить, – сказал Юрка заранее заготовленную фразу, – они дня на два задержатся... Побоялись, что вы можете сняться раньше.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.