Вишневый сад

— Дурак ты, Генка. При чем здесь Чехов? Мы строители. Но разве труд человеческий тебе безразличен? Если наша дорога ломает результаты этого труда, значит, мы должны искать другой, оптимальный вариант.

— Какие результаты? Кому они нужны, эти вишенки-яблоньки?

— Мне нужны. Тебе нужны. Тем, кто по нашей дороге ездить будет.

— Ну и ищи его, оптимальный вариант, а я пас. – Генка встал и, демонстративно собрав кружки, пошел к роднику, а Костя улыбнулся, подмигнул Юре:

— Может, и нашли уже, а, Юрка?

— Не трепись, сорока, – быстро сказал Юра и тоже встал: – Кончай перекур! Пройдем еще пару километров, Сергей Петрович?

Скрытный человек Юра не любил говорить «гоп» раньше срока. Второв догадывался о его «оптимальном варианте», услышал как-то нечаянно его разговор с Костей, порадовался за ребят: доброе дело затеяли, хорошо бы удалось оно. Однако ни вмешиваться не стал, ни помогать им не взялся: пожалуй, впервые студенты столкнулись с проблемой извечной и живучей, и не в книжке столкнулись, не в кино – в жизни. И решать ее надо было им самим, раз уж задела она их. Вот тогда и позвонил мне Второв, позвонил по старой приятельской памяти – заканчивали мы с ним один институт, да только разошлись потом наши пути.

– Приезжай! – кричал он мне в телефонную трубку. – Тебе будет интересно. Может, напишешь кое-чего, а нет – не надо.

Он не просил помогать дорожникам, не требовал со страниц журнала метать громы и молнии в адрес дачевладельцев, не желающих замечать, как пишут в газетных передовицах, «уверенную поступь научно-технической революции». За короткую десятиминутку междугородного разговора он лишь успел поведать мне о своих студентах и о предстоящем собрании, где «копья поломаются, будь уверен».

Я приехал за несколько часов до собрания и успел прокатиться на экспедиционном «газике» по будущей трассе. Увидел и знаменитые сады...

А вечером прямо на берегу речки собрались жильцы поселка: кто на траву уселся, кто принес из дома складные стулья. Пришло человек пятнадцать, не больше. В основном мужчины: седые, бритоголовые, с охряной, задубевшей кожей, руки тяжелые, потемневшие от земли. «Пенсионеры, отставники, – шепнул мне Второв. – Сразу и не распознаешь, кто есть кто». Кроме второвских студентов, молодежи не было. Лишь в последние минуты перед началом рядом со мной на ящик из-под оконного стекла уселась девушка, явившаяся явно из любопытства, протянула горсть семечек:

— Угощайтесь.

— А подметать кто будет?

— Глядите-ка, блюститель порядка нашелся! Вы что, из милиции?

— Точно.

— Врете. Я бы вас знала. Небось, дачник? – И не дожидаясь ответа, спросила: – Наверно, никого здесь не знаете?

— Никого.

— Вон тот, под елкой который, – Веткин. Пятый год в одном пиджаке ходит, а в прошлом году с одной клубники «Яву» купил.

Ее манера разговора напоминала пистолет-пулемет. Вдох – очередь, выдох – очередь, длинная – короткая. Я невольно улыбнулся.

— Чего смеетесь? Правда-правда... А вон та – Салтычиха. Салтыкова Розалия Павловна. – Она кивнула на женщину, сидящую к нам спиной – массивной борцовской спиной, обтянутой желтым вельветовым халатом. – А тот лысый – Жемличка. Рядом с ним без пиджака, видите? Это Лопаткин. А за ними, у дерева, худенький – Скворцов. Все отставники.