было на Запсибе…

Борисов, поглядывая на Шевченко, замялся, и Коля разрешил кивком: можно, мол, тут все свои.

– Как с командировкой во Францию?

Был он «мистер Шевченко», а теперь, выходит, надолго станет «месье» – поедет работать во Францию. Се ля ви – такие пироги!

Оно, конечно, может случиться, вернется наш Николай Петрович оттуда, забудет, небось, кого как звать, ну, а пока товарищи все же, тем более «старики». И надо бы Николая Петровича как-нибудь так, по-русски проводить, чтобы помнил о нас там, во Франции...

Ясно, что все новокузнецкие друзья соберутся потом, когда дело решится окончательно и билет будет уже у Шевченко в кармане. Но меня на том великом вечере не будет: время командировки уже подходит к концу. И ребята решили, пока суд да дело, устроить малые проводы: мальчишник с баней.

Следующей субботы я ждал с нетерпением. Во-первых, соберутся наконец вместе многие из наших «старичков», а во-вторых, в южных своих краях я не то что соскучился по сибирской баньке – я по ней, прямо сказать, истосковался. Вдруг это наше мероприятие сорвется!..

Колю, который должен был договориться со «смежниками» – у них на трестовской даче есть прекрасная каменка, – за это время я увидел только мельком. Высказал ему это свое опасение, и он посмотрел на меня со значением, сказал тихо, но от этого тем более внушительно:

– Ты имеешь дело с монтажниками! Знакомая песня!

— Помнится мне, – говорю ему, – еще не так давно один мой знакомый монтажник тоже говорил, что знамя собирается держать девять месяцев кряду...

— Его уже нет, этого монтажника, – прищурился Коля.

— Куда же он, любопытно, делся?

— Поумнел.

— Во-он оно!

— А ты думал? Мы вот с тобой еще посидим, я тебе расскажу... А то ваш брат, бойкие ребята, земли под собой не чуют, когда: досрочно, досрочно! А ты на горбу на своем почувствуй, что такое досрочно!

Вывернулся-таки. Нет-нет, в Париж этого дипломата, в Париж!..

И вот наконец два восьмиместных «газика» бойко бегут по хорошо накатанной дороге за городом. Сборы наши уже позади, и от предвкушения свободы, оттого, что рядом только старые твои друзья, настроение у всех особенное, все возбуждены, и в машине уже дым коромыслом – шутки, споры, дружеские подначки, поталкивание плечом. Вроде большие начальники, а посмотреть поближе – мальчишки. И ведут себя, как перед заседанием комсомольского штаба когда-то на заре стройки.

Я тихонько сидел рядом с водителем, и про меня забыли, потому что сами тут друг с другом по сто лет не виделись, хотя живут в одном городе, хотя всех их связывает это прочное слово: Запсиб. Потом, когда чуть подвыпьют, они наверняка еще будут мне говорить: хорошо, что ты приезжаешь – хоть соберемся! И я буду этим очень гордиться и там, когда скажут, и после, когда опять уже буду дома, и об этой моей поездке в собственную юность останется мне только вспоминать...

Я и тогда, когда жил на Антоновской, и когда они еще не имели ни кабинетов, ни секретарш, был у них как связной. Кто-нибудь вдруг позвонит: «Сидишь работаешь? Вот хорошо. А я целый день по стройке, меня сегодня с собаками, так я, знаешь, что: дал одному другу твой телефон – это мой однокурсник с Байдаевки, ты его не знаешь. Он должен договориться с преподавателем, когда у нас примут, и мне передать. Так я сказал, чтобы звонил тебе, а я потом вечерком... Идет?»

Да и потом, когда их давно уже стали по имени-отчеству... Снимешь трубку, и вдруг: «Хорошо, что ты дома. Слушай внимательно. Сейчас в чем есть – на бетонку. Надо мою машину, она со стройки идет, перехватить. Скажешь начальнику техотдела, пусть в «Гипромез» не ездит, слишком подарок им большой, пусть возвращается, мы тут сами узел решили. Извинюсь потом и все объясню, только давай немедленно!»

По поводу заполошных таких звонков я иногда, конечно, ворчал – лучшие друзья не дают, мол, работать, – но как я втайне этими неожиданными поручениями гордился!