Ротонда

ЯШКА ходил по «ротонде» один, хозяйственно оглядывал забитое досками окно, щупал подоконники, стучал каблуками пол, вздыхал, яростно чесал щеки и скулы.

Яшка лохмат, черен брови срослись, и в глазах сажа. В детстве еще, дальнем, редко вспоминаемом, дразнили Яшку за черноту его глаз трубочистом. И верно, до самых глаз был Яшка черен, закопчен у Кагановичей в слесарных мастерских.

Двадцатый год встретил Яшку комсомолом и шагами в солончака», в дорогах, холодом и гулом орудий в Сиваше.

Дальше же Яшка вернулся, как многие, как тысячи Яшек, вернулся простреленный, но крепкий. Когда уходил, золотился пухом на щеках, вернулся же жестко - щетинистым. Не горел уже, а считал, укладывал мысли в мозгу рядами, одно к одному перекладывал из толстых книг цифры и слова и вбивал их в лохматую голову накрепко.

Это называлось рабфак.

И был рабфак уже позади.

И вот Яшка снова в гуле голосов звонких, в работе и в мыслях о работе.

Взбирался он на хоры, цокал костяшками пальцев по сухому дереву, и при виде трещин, дыр, или когда под его руками начинали трещать барьеры и обсыпаться трухой, штукатуркой, он останавливался и зажимал недовольно губы.

Так перелазил он за день «ротонду» от подвалов сырых и заплесневевших до потолка, искаряженного и щербатого.

Потом вышел на улицу, осмотрел дом снаружи, закурил, и поплыло в клубах дымных сквозь зубы задумчиво брошенное:

- Ладно!

* *

ЧЕРЕЗ УТРО потянулись к «ротонде» дроги с досками...

Яшка стоял уже на лестнице и курил. Тут же, в коридорах, стояли плотники, каменщики и маляры.

Яшка стоял спокойно и сурово, вернее, делал суровое лицо.

Все утро по коридорам ходили за ним артельные и в бороду, стесненно, торговались. Яшка притворялся равнодушным и, назначив цену, молчал и слушал. В конце концов, артельщики прониклись к нему уважением.

Сначала к нему, лохмачу, молокососу, относились они свысока и заломили цену чуть не втрое против того, что в результате двух ночей цифрами уложилось в Яшкином блокноте.

Кончилось тем, что рыжий, веснушчатый мужик взял Яшкину длинную ладонь, уложил в свою четырехугольную твердокожую и хлопнул с размаха.

- Идет, - сказал мужик, - на твое пускай, молодяга... пошляк ты, накажи бог!...

- Ладно, давно бы так, - бросил Яшка серьезно, хотя внутри поднялось что - то довольное.