Но я не мог успокоиться. Я раз пять. подводил его к окну-фонарику и показывал на освещенные окна булочной:
— Вот смотри, видишь? Ведь тут расстояние – камнем взял и добросил... Как же ты?
— Леванид Василия, не могу я вам этого дела пояснить... Вышел я с-под ваших ворот, остановился. Туда смотрю – дома стоят, как один, сюда смотрю – дома стоят, как один! Там – вокна, тут – вокна. Тама – стены, тута – стены... Закружилась моя головушка... Мне бы, конешно, сразу бы назад податься, домой... Совесть не дозволила: как это я к вам без хлеба-ситного возвернусь. Взял и пошел. И пошел, и пошел, и пошел... К людям подойти, спросить, где тая Звяринская улица, где тэй дом тридцать один – робею: смеяться будут! Наверное, мне так бы и замерзнуть на мостовой, что сёред чиста поля во вьюгу, кабы тэй добрый человек, товарищ милиционер, меня не заметил. Вот свет-Христос, пропал бы я, и не нашли бы меня... Разве бы вясной с-под снега где вытаял...»
Мы уже ложились спать – я на одном диване, Стукаленков на другом. Через разделявший нас обеденный стол он нет-нет да поглядывал в мою сторону, тут ли я? Опасался...
Я, котя это и стоило мне какого-то психического усилия, в конце концов примирился с нелепостью случившегося: мой Маугли, мой индеец Куонёб Сеттон-Томпсона, мой «Следопыт» заблудился днем на тишайшей Зверинской улице!
Но вдруг мне пришла в голову неожиданная мысль, которая все это примирение разрушила.
— Федор! – позвал я, и он ответил, как всегда: «Ау!» – Федор! Ты мне одно объясни: как же ты не остановился на мосту, когда реку переходил? Ведь уж тут тебе должно стать ясно, что ты не туда идешь?
— Через ряку! – Стукаленков даже сел на своем диване. – Шутите, Леванид Василия! Через какую ряку? Ряки на моей дороге не попадалось...
— Да ну, что ты мне говорить будешь! – даже рассердился я. – Мы с тобой сейчас лежим на Петроградской стороне, это остров такой. А милиционер тебя увидел на Наличной улице. Это Васильевский остров, совсем другой. Между ними река, Малая Нева. Ты ее перешел по Тучкову мосту.
Стукаленков раздумывал. Потом он вздохнул.
— Ну вот ежели что уж горазд она малая, тая река... Может быть, снегом занесена, я яе и не заметил.
— Малая! – возмутился я. – Да она раз в десять пошире, чем твоя Локня, около Глубина! И мост саженей двести в длину, саженей пятнадцать в ширину...
— Никакой я такой ряки не видел. И мосту никакого не видел. Сколько шел – все столбы стоят, транваи идут, звянят, машины эти погукивают. Не было там ряки! Леванид Василич, быдь ты отцом родным, дай мне заснуть. А то я с копылбв свярнусь! '
Я замолчал, и Федор мирно заснул. Но назавтра я взял его за руку и повел по тому пути, по которому он, видимо, шел: по Зверинской до Большого, через Тучков мост (тут он кивнул на деревья Петровского острова – стадиона там еще не было: «Лясишко етот быдто видал». – с недоверием пробормотал он), по Первой линии до Среднего, и потом вдоль всего Среднего вплоть до Гавани. Он шел молча, временами останавливался: «Да, быдто церкву эту проходил: горазд уже она востра!» – сказал он возле лютеранской готической кирхи, на Среднем, угол второй линии, но так, по-моему, основательно и не узнал своей вчерашней дороги. На Наличной я, остановившись, спросил его: «Ну, как? Домой отсюда один дойдешь?»
Он весь.побледнел: «Не, Василич, ты не шути... Ты меня не пужай! Завел в такую глушь, так сам и выводи обратно...»
- Я вывел его обратно. Это же тебе была не дача «Старик», где каждый пень миленький. Это был Васильевский остров. Джунгли. Тайга! Ложись и замерзай!
В 12-м номере читайте о «последнем поэте деревни» Сергее Есенине, о судьбе великой княгини Ольги Александровны Романовой, о трагической судьбе Александра Радищева, о близкой подруге Пушкина и Лермонтова Софье Николаевне Карамзиной о жизни и творчестве замечательного актера Георгия Милляра, новый детектив Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.
Повесть в эпизодах, письмах и документах (1902–1905 гг.)