Коммунист

Но, раз заведенный, маховик уже не останавливается. Одновременно с испытаниями семена «Кавказа» и «Авроры» исподволь размножались во множестве мест и у нас и за границей. Лавиной шли результаты, один сногсшибательнее другого. С гектара брали по 60, 70, даже по 80 центнеров. Причем не только на сортоучастках, но и на производственных массивах.

Успех? Конечно. Но неужели Лукьяненко только переделывал растения и не сталкивался в спорах с коллегами? Книжка сохранила на этот счет две записи. Одна общая:

«Как альпинисту невозможно победить высокую вершину, не одолев перевалов, так и селекционеру нельзя добиться серьезного успеха без преодоления тех преград, которые предшествовали этому успеху. Главное – не давать сломить себя ни людям, ни обстоятельствам. В селекции и Суворов не сумел бы идти от победы к победе под барабанный бой. Горе тому, у кого не хватит выдержки и терпения, кто при первом же провале опустит руки. Он ничего не добьется...» Вторая запись может создать впечатление, что работалось ему легко:

«Я не знаю людей, которые бы ненавидели меня, о которых я мог бы думать с опасением. Зачем мне бояться кого-то, кроме себя? У меня не было личных недругов, но встречались научные противники. Непримиримые? Нет! Время говорило, кто прав, кто ошибся... Может быть, я закрыл кому-то дорогу своим авторитетом? Авторитетом?.. Самому удивительно, что при моих средних способностях я смог все же чего-то добиться в селекции...»

Всех заворожили небывалые намолоты «Авроры» и «Кавказа»! Что касается опасений самого Лукьяненко, то о них говорилось: «Осторожничает Павел Пантелеймонович, скромничает... Он когда-нибудь хвалил свои сорта? Ни в жизнь...»

Никто не знал, что он в разговоре с самим собой записывал:

«Сколько бы ни сделал селекционер, он всегда в начале пути... Всегда остается сделать много больше, чем сделано. Главный сорт, о котором мечталось, он всегда где-то впереди...»

Но в селекции, где больше всего неизведанного, чем ясного, где каждый шаг дается дорогой ценой бесконечных проб и ошибок, а ошибки зачастую важны не меньше успеха, ибо указывают, какими дорогами двигаться нет смысла, в этой работе он уже утратил право ошибаться. И старик встревожился, не знал покоя от вопросов. «Почему новые пшеницы такие высокие, почему ложатся? Неужели угасли в них свойства «безостой»? И какой еще окажется устойчивость против болезней?»

Все это совпало с юбилеем. Как 70-я верста на длинной дороге, подбиралось к нему 70-летие. Уговаривал институтских товарищей не затевать никаких торжеств, даже взял билет на самолет, чтобы в тот же день улететь в Москву, а оттуда на международный конгресс.

А убежать не удалось. Для него испекли неохватную «хлебину». Со всей Кубани съехались именитые бригадиры, агрономы, председатели, прилетели из Москвы ученые. Старались не говорить слова «юбилей», называли все происходящее совместным заседанием президиума ВАСХНИЛ и Ученого совета Краснодарского научно-исследовательского института сельского хозяйства.

Всегда сурового, молчаливого, в тот день его увидели крайне расстроенным. Ему хотелось одного – скорее бы все это кончилось...

Одна из его учениц – Надежда Тарасенко – рассказывала:

– Трудно так говорить про учителя, про академика, но, по-хорошему говоря, он был крестьянином по своей натуре и во многом остался таким, будучи уже всемирно известным ученым. Он был очень скромным человеком. Скромно одевался, любил простую пищу... Своему внешнему виду, своей одежде не придавал значения.

Собрались мы в Англию на конгресс. Прилетели в Москву раньше, он – за нами. Встретились и спрашиваем: «А где ваши вещи?» «Какие? У меня нет вещей...» «А костюмы?»

Мы спросили так потому, что увидели на брюках у Павла Пантелеймоновича пятно. Светло-серый костюм и вдруг – пятно. Так нельзя, говорим, едем на конгресс... Два часа ездили по Москве, но купить ничего не удавалось. То ему что-то не нравилось, то не подходило на такую громаду. Так и поехали. С пятном!

Заседали три дня. Докладов было много. Но только Павла Пантелеймоновича встретили аплодисментами. Он шел под хлопки зала до самой трибуны. Но пятна так никто и не заметил.

Беда пришла позже. К концу сортоиспытания семян «Кавказа» и «Авроры» вырастили уже так много, что ими засеяли на Кубани большую часть площадей. Все хорошо взошло, развилось к зиме, а весной буйно потянулось вверх. Даже слишком буйно.

Хлеба уже выколосились и зацвели, когда Павел Пантелеймонович вернулся из южного санатория, где лечил сердце. Едва пришел в институт – на лицах помощников увидел смятение. Что-то случилось, а что – никто не решался сказать. На делянке все понял. «Кавказ» и «Аврору» сразило ржавчиной. Она изъела листья, стебли, колосья... Уже впустую гнали им корни соки земли, не копили солнце зеленые зерна хлорофилла... В глазах у него потемнело, как тогда, когда узнал, что нет больше Генки.

Что это? Ведь они должны обладать комплексной устойчивостью против всех видов ржавчины... А, может, это, как грипп, то и дело новый вирус? Не появилась ли новая агрессивная раса ржавчины?.. И тут ему вспомнилось, что площади под «Авророй» и «Кавказом» разбухли почти до 60 процентов. А спасти их уже никто и ничто не в силах. Урожай упадет вдвое, даже втрое...

Когда-то такая же беда постигла его учителя академика Пустовойта, совершившего целую революцию в селекции подсолнечника. Его новые сорта, которым надлежало не страдать такой страшной болезнью, как заразиха, вдруг оказались поверженными ею. Пустовойт снял их с производства, доработал. Государство ежегодно благодаря его сортам стало получать более миллиарда рублей чистой прибыли. Без свершений Пустовойта для подсолнечника пришлось бы искать площадь в дополнительные три миллиона гектаров, строить заводы...