Михаил Ульянов: «Театр, жизнь, мысль»

Постепенно наш разговор вернулся к прежней теме.

– Вы сказали, что хотели бы сыграть Достоевского и Шекспира. А какого из героев конкретно?

– Пусть они будут пока без имени.

– Еще сами не знаете?

– Знать-то я знаю, но не стану утверждать, будто загнал себя только вот на этот конкретный персонаж. Я вообще не люблю отвечать на вопросы о моих творческих планах. Профессия актера, как я уже говорил, зависит от множества не зависящих от него обстоятельств. Вот если они как-то счастливо все сойдутся в одну точку, сфокусируются, и я окажусь в этой точке, вот только тогда что-то и получается. Но чаще всего эти условия не соединяются. Так что у меня, как и у тысяч других актеров, ничего из большинства затей не удается.

– Но вам все-таки легче?

– Чем легче? Я предлагаю театру какую-то пьесу, а мне говорят: нельзя, потому что еще раньше были предложены другие, подошла их очередь.

– Но все-таки нынешнему Ульянову легче предлагать, чем Ульянову тридцатилетней давности...

– Это-то верно. Тогда мои инициативы такого рода вообще выглядели бы смешно. Сейчас они смешными уже не кажутся, но и не становятся от этого более успешными. Представьте, в нашем театре ставится всего четыре новых спектакля в год. То есть имеется всего четыре выстрела и десятки стрелков.

– А нельзя поставить что-нибудь самому?

– Можно, конечно, но опять-таки должны сойтись все те же условия: нужно иметь пьесу, время и место для репетиций, актеров. Подобные эксперименты мне уже доводилось проводить и лично и в содружестве с другими режиссерами. Но все это не так просто, как кажется.

– А то, что у вас звание народного артиста СССР, – разве это в известной степени не помогает работе?

– Нет, абсолютно. Оттого, что ты становишься более известным, только прибавляется ответственности. И если ты хоть мало-мало уважаешь свою профессию, тебе не хочется появляться в каком-нибудь барахле, лишь бы сняться, лишь бы сыграть, неважно как, можно и тяп-ляп. Чем больше тебе уделяют внимания, тем больше ты должен быть требовательным к себе и своей работе. Ибо девальвировать, потерять имя можно в мгновение ока: сыграл пару-тройку плохих ролей – и тебя спишут. Зрители жестоки, как дети: интересно – смотрят, неинтересно – уходят. Такая жестокость справедлива, но не приведись испытать ее на себе.

Так что высокое звание не индульгенция, грехов не отпускает, напротив, требует все большего и большего напряжения.

Когда наш разговор вернулся к теме новых спектаклей и новых ролей, Михаил Александрович признался, что есть несколько режиссеров, с которыми ему хотелось бы поработать, но, по всей видимости, так и не удастся. Мне показалось, что это обстоятельство его огорчает, поэтому я спросил:

– Неужели даже такому опытному актеру, как вы, требуется чья-то подсказка со стороны? В своей профессии вы, на мой взгляд, и так все знаете...

– Видите ли, – возразил он, – сегодняшний театр – театр концепций, театр решений. И чем крупнее, маститее режиссер, тем глубже и многостороннее концепция и решение пьесы. С таким постановщиком и я, актер, могу в этом спектакле полнее выразиться и глубже раскрыться.

– А своего опыта для этого разве не хватит?

– Хватит до какой-то степени. Но актер и режиссер – все-таки разные профессии. Игра актера – это, если можно так выразиться, сердцевина, содержание спектакля, а режиссура – форма выражения этой сердцевины. Одно зависит от другого и требует известного соответствия.

Почему актеры часто берутся за режиссуру? От самонадеянности? Не без этого, конечно. Но главным образом потому, что настоящих-то режиссеров очень мало. И когда какой-нибудь полупрофессиональный юноша в должности режиссера начинает командовать мне: «повернитесь налево», «направо», «стойте», «идите», «тише», «громче» и так далее, – я со своим опытом послушаю-послушаю его и решаю, что на таком-то уровне я и сам все могу спокойно сделать, и становлюсь постановщиком.