Праздник в нашем городе

Я отвлекся, красочное шевеление толпы невольно притягивало.

Чуть поодаль довольно большая компания плясала под гармошку, а плотная женщина лет сорока при этом еще и пела пронзительно высоким голосом... В городе «сухой закон», водкой не торгуют, лишь натуральное вино изредка появляется в магазинах. Мне такой порядок симпатичен: вино и должно быть случаем, праздником, радостью. Но ив «сухом законе» есть щелочки, через которые кое-что просачивается. Видимо, компания при гармошке к такой щелочке приложилась.

Вот остановился неподалеку автобус, привез на праздник актеров «Таганки». Город говорит о театре, ведь театр – мир прекрасного, мир возвышенного. И все же дневные спектакли пришлось отменить, а на вечерних попадаются свободные места. Пусть немного, не больше десятка, но актеры малость растеряны. Ведь у «Таганки» свое понятие о полном зале: аншлаг – это не когда заняты все кресла, а когда на перилах балкона безбилетнику некуда примостить локоть. А тут... Юрий Петрович Любимов задумчиво разводит руками:

– Может, для Челнов был нужен другой театр, более традиционный?

Нет, ждали этот и на этот рвались. Что поделать, специфика города, специфика стройки! На дневные спектакли ходить практически некому: даже те, кому заступать в вечер, не поспеют к началу смены, к четырем. А пенсионеров в городе почти нет, жен-домохозяек тоже почти нет.

Вечерние спектакли – дело другое. Но и тут, увы, специфика. От Дворца культуры до Нового города, где основной жилой массив, около восемнадцати километров. Автобусы кончают ходить рано. Сложности...

Но я слышал, как дней за десять до начала гастролей две отделочницы, уже уволившиеся со стройки, говорили:

– Вот посмотрим «Таганку» – и на БАМ!

Между прочим, за вычетом расходов на железнодорожные и театральные билеты денег у девчонок оставалось по червонцу на нос...

А на шесте очередной парень. Такой, как и прежние, – худощавый, мускулистый, в темных плавках. Довольно быстро долез до привычного предела и тоже остановился.-..

Вот подошел к Любимову Алексей Болдырев, начальник Металлургстроя, один из капитанов стройки, человек яркий, неповторимый – хотя кто из людей повторим? О нем писали и еще будут писать по той простой причине, что писать о Болдыреве – одно удовольствие. В свои сорок лет он руководитель высокого современного класса. Да еще спокойный, остроумный человек, да еще футболист, автолюбитель – призы брал на ралли. Да еще любит современную литературу, а собирает древнюю, но не занудно, не педантично, не жадно, а с философской беззаботностью строителя, привыкшего раз в шесть-семь лет полностью ломать свой личный быт и полностью возрождать его на новом месте. Еще собирает иконы, но опять-таки как любитель, а не как фанатик: хочешь – смотри, хочешь – бери в подарок. Не пойму, когда он столько успевает? Часы у него, что ли, идут медленнее? Ведь чтобы так работать и жить, нужно ложиться в шесть утра, а вставать в четыре...

Вчера у Болдырева был тяжелейший день. И завтра будет тяжелейший. Зато сегодня – сабантуй, и начальник Металлургстроя гуляет с женой по праздничному лугу, говорит о театре, рассеянно смотрит по сторонам – просто человек в толпе...

А тот, последний парень все еще мучается на столбе. Еще на метр поднялся, собрал на себя мыло. Молодец, следующим будет легче. Но, видно, силы на исходе, уже минут пять сидит неподвижно, словно улитка, присосался к скользкому дереву...

Компания при гармошке вовсю разошлась, живет своей жизнью, радуется. Изредка кто бросит взгляд вверх – и опять к своему праздничному делу. И чего малого понесло на шест, когда тут, внизу, есть все, что нужно человеку: и общество, и музыка, и солнышко, и река, и пивом в ларьке торгуют...

А парень опять пришел в движение. Лезет – сползает. Лезет – сползает, вытирает скользкие руки о скользкие плавки. Что толку – везде мыло!

Но он изыскал внутренние резервы: вытирает ладони о собственные плечи. И опять тянется вверх. Очень медленно – незаметно даже, что ползет, видно только, как напрягаются мышцы.

Из толпы что-то кричат. Советуют? Комментируют? Слова теряются в общем гуле сабантуя...

Алексей Болдырев смотрит на парня сочувственно: сложно, очень сложно тому, кто на шесте. Каждый его жест просматривается. Что ни сделай – все для кого-нибудь не так. И лезешь не так и сползаешь не так... Говорят, дураку полработы не показывай. Но как не покажешь, если ты весь на виду? Если любое твое движение тут же обсуждают сорок – или сто? – тысяч человек. Как ни считай, а пять-шесть дураков среди них наверняка найдется...

А малый все страдает, все терпит. Уже минут двадцать терпит. Глянешь на него – у самого начинают болеть руки-ноги. Мышцы сводит из невольной солидарности. Есть же дно у человеческой выдержки!

До приза еще метра три, а конец шеста – в нетронутом, первозданном мыле. Уж слезал бы, что ли! Уважение наше он давно заслужил. А приз – черт с ним, с призом. Все равно ж не дотянется, чего же мучиться зря...