Плотная опека

— После перерыва! — повторил Бакота.

— А Высокий? — спросила Нина.

— Это жизнь, — объяснил тренер.

— Василий оставил Москву, команду сделал тебе, а ты...

— После перерыва, — сказал Бакота. — Играй, как всегда.

— По-другому не могу, — ответил я.

И я сменил Колю Исаева. Я видел его разбитые ноги и был злой.

Кубасов вразвалочку спешил ко мне, я остановил мяч и огляделся. Справедливость игры зависела от меня. Я успел ударить, прежде чем упал. Кубасов бежал уже прочь. Я уперся в сухую траву и встал. Солнце жгло лоб, над нами было небо. Я вытер лоб и бросился туда, вперед, к черно-белому шарику, который мчался мне навстречу.

Арзамасцев понял меня, но у них был хороший вратарь.

Я снова шел вперед, мы все пошли вперед, оставив Тимченко одного. И я не знаю, сколько прошло, только мы проигрывали уже 1 : 2.

Передо мной были белые глаза вратаря.

— Кубас! — кричал он.

И я снова упал. Ко мне бежали со всех сторон, судья показывал на земляной кружок в штрафной, а я лежал, прижавшись щекой к теплому полю. Ничего не болело. Надо мной тянулось небесное поле, такое южное линялое поле надо мной, и моим городом, и моей командой, и над всеми нами. И я тихо захромал из штрафной, где началась стычка из-за пенальти, и теперь справедливость была в наших руках.

Мы сквитали счет. Шла тридцатая минута.

Тимка выбежал из ворот, прыгнул на меня, и мы покатились по земле. От его пропотевшей фуфайки пахло трудной работой, и мы были счастливы сейчас, и все были счастливы, и не было виноватых. Наверно, по-ребячьи орали Высокий, Бакота, Коля Исаев и тысячи.

Я нашел глазами Нину и помахал ей. Она встала и пошла прочь. Она не простила моей команде, моей родной команде, она не знала, что в спорте нельзя искать виноватых, но я благодарил ее за то, что она видела.