Установочка пошла прахом, ее вел Высокий. Мастерски вел. Если его послушать, то медали уже у нас на шее на муаровых лентах. Нам бы выстоять, выстоять всего-то девяносто минут. Акулыпин пройдет по краю и на тридцатой минуте вколотит гол-трудягу.
Я подскочил на стуле. Высокий потрепал меня по плечу:
— На тебя надежда, Вася. Знаешь, что после победы производительность труда на заводах и шахтах области вырастает на полтора процента?
Он не сомневался во мне. Наверно, он жалел, что не может выйти с нами в адову жару пяти часов вечера. У него бы получалось как у самого гремучего бразильца, привыкшего к теплу.
Бакота поморщился: Высокий обращался ко мне. Я пожалел Женю и убрал чужую руку с плеча. У меня были кое-какие соображения убрать эту дружескую властную руку. И Женя приободрился, передвинул что-то па зеленой доске и повторил, кто кого держит.
— Все. Акулыпин проходит по краю, — добавил он недостаточно уверенно и вздохнул.
Мне было стыдно за него, черт бы его забрал от нас. Ребята молчали, и выходило, что команда принимает идиотский план Высокого. Команда — это значит я, жилистый атакующий полузащитник с втянутыми, изможденными щеками.
И здесь дернуло меня раскрепостить язык, и я прикрыл Женю, встал и выложил ребятам, кто они такие есть. А они были заводской командой, вырвавшейся наверх несколько лет назад, они всегда перли на противника, не боясь ничего на свете. По-другому не могли. Установка Высокого отбрасывала нас в снега второй лиги.
— Правильно, Акуля! — сказал за телевизором Тимченко. — Атака лучше.
— Я старший тренер! — поспешил ответить Тимке Бакота.
— Вы не совсем правы, — заметил мне Высокий, и по его вежливому тону я понял, что моя биография начала отделяться от биографии команды.
— Дело Акулыпин говорит! — крикнул Арзамасцев.
Но моя судьба уже отделялась, и я вспомнил, как вернулся в эту команду, в родной город, где начинал, а команда без меня пробилась, и я просто платил старые долги. Моя Нина только поступила в аспирантуру, а тут переезд, хлопоты, новая квартира в провинции. Нина пошла за мной, но что-то у нас не заладилось после перехода. Теперь назад дороги не было, я слушал государственные гимны с магнитофона и грустил. Конечно, я сделал то, за что меня называли или дураком, или порядочным, но я уже в возрасте и иногда, честно, грущу...
В красном уголке поднялся гвалт. Высокий постеснялся говорить дальше и ушел. Его ждала машина.
Бакота вдруг разорался, и ребята притихли. Он объявил заявленный состав. Я не сомневался, что Акули там уже нет. В запасе — да, но не в основе. Так оно и вышло.
Тимченко пересел на тренерское кресло. Волосы спиральками прилипли к его потному лбу, голубые глаза в ободке сузившихся век были темны. Погано, если Тимка перегорел до пяти.
— Ерунда, — успокоил я его. — Выйду во втором — забью.
— Ты не выйдешь во втором! — выкрикнул Тимка. — Тебя хотят выжить...
Я, кажется, засмеялся, и Бакота вылупился на меня, как я когда-то на плачущего Пеле, которого под руки уводили с поля. Да, я, кажется, засмеялся.
В половине третьего я попал домой, без труда отпросившись у Бакоты. Он со скрытой радостью отпустил меня, чтобы не мозолил я глаза на Кирше.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.