Искал я долго. Даже в аэрофлотскую газету поступил, чтобы находиться в среде авиаторов. Многие сражались на фронте, у них были друзья, бывшие пилоты. Я искал летчика по имени Константин, погибшего в начале войны, у которого оставались в Ленинграде жена и маленький сын. Однажды командир нашего авиаотряда говорил: «Утверждать, Олег, ничего нельзя, но есть у меня приятель в Батуми... Летом гостил я у него, прошлое вспоминали. Рассказал и твою историю. Он человек горячий, взмахнул руками. «Вай! — кричит. — Это же Калугин Костя, мой лучший друг!»
— Калугин?
Фамилия произвела впечатление на окружающих.
— К Михаилу Михайловичу мой отец никакого отношения не имел. Они однофамильцы.
— И летчик Калугин оказался вашим отцом? — спросил Мазин.
В словах Мазина Олег уловил сомнение.
— Я уверен.
— Мы не спорим с вами. Рассказывайте.
— Теперь о сути дела. Когда я стал расспрашивать командира отряда об отце, он замялся. «Слетай сам попутной машиной в Батуми, — предложил. — Чанишвили лучше знает». Я немедленно полетел. Нашел Чанишвили. Он полковник запаса, встретил меня отлично. Обнял, говорит: «Вылитый отец! Сразу видно: Костин сын!» Но рассказывать не торопится. «Отдохни с дороги, в море выкупайся, вина нашего, грузинского, отведай. Куда спешишь, дорогой!» Выпили мы, он и начинает: «Отец твой, Олег, был настоящий человек. Мы с ним еще на Хал-хин-Голе с самураев стружку снимали. Он орден Красного Знамени получил, я тоже. Потому, прошу, верь в отца своего, как мы, друзья его, верили. Бывают несчастья хуже, чем смерть в бою...»
Олег замолчал, собираясь с мыслями.
— В чем же заключалось несчастье?
— Отца очернили. Его память. Осенью сорок первого года, в разгар боев, он неожиданно получил приказ срочно вылететь на юг с секретным грузом.
Перед вылетом Чанишвили видел его в последний раз. Отец негодовал, что его, боевого летчика, используют как воздушного извозчика. И вот что важно! Чанишвили спросил, что за груз повезет отец, и тот ответил: «Не знаю».
— Он не вернулся из полета?
— Он погиб. Последняя радиограмма была отсюда. Отец сообщил, что в двигателе неполадки.
— На днях егерь Филипенко нашел в горах остатки разбившегося самолета, — пояснил Мазин Волокову.
— Самолет разбился, — продолжал Олег, — но тогда это не смогли установить, и отца заподозрили в измене. В том, что он перелетел к немцам. Радиограмму сочли обманом, приемом, чтобы отвести подозрения. Работала комиссия, опрашивали и Чанишвили. Он сказал, как и мне, что не верит в предательство отца. Ему сделали внушение. Аргументировали тем, что отец якобы бежал к немцам не с пустыми руками. Чанишвили доказывал, что отец не знал характер груза. Ответили: он мог догадываться. Поиски с воздуха разбитой машины не принесли результата. Официально отец считался пропавшим без вести, но на память его легло пятно.
— Чем доказал Чанишвили, что погибший летчик был вашим отцом? — уточнил Волоков.
— Как чем? Все совпадает! Имя. Он был ленинградец, у него осталась жена с трехмесячным ребенком. Чанишвили писал в Ленинград, ему ответили, что Калугина эвакуировалась, но куда — неизвестно и по месту прописки не вернулась. Это мой отец!
— И вы взялись восстановить его честное имя?
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Из перуанского дневника