40 лет назад, 25 января 1931 года, на торжественном заседании IX съезда ВЛКСМ было принято решение о шефстве комсомола над Военно-Воздушными Силами Красной Армии. Боевой призыв «Комсомолец — на самолет!» встретил горячий отклик у советских юношей и девушек. Повсюду создавались аэроклубы, авиационные школы и кружки, в которых молодежь осваивала основы летного дела. Комсомол взялся и за укрепление материальной базы авиации. Десятки тысяч молодых людей были направлены на строительство авиационных предприятий и аэродромов. И уже к своему очередному X съезду, состоявшемуся весной 1936 года, комсомол смог доложить Родине, что в стране создано и действует более 1 500 кружков и 232 планерные станции, которые только за один год подготовили свыше 20 тысяч пилотов, а в 122 молодежных аэроклубах основам пилотирования самолетов обучено 3 500 человек.

В своем выступлении на съезде генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ А. Косарев, подводя первые итоги шефства комсомола над авиацией, говорил: «Общепризнано, что все новые начинания в общественной оборонной работе связаны с именем комсомола... Партия поставила перед нами боевую задачу — стать поколением крылатых людей... Все, что есть самого передового в мировой авиационной технике, должно стать нашим. Летать дальше, выше и быстрее всех — вот задача, которая должна вдохновлять инженеров, конструкторов, пилотов, планеристов и парашютистов».

Воспитанные на великих идеалах коммунизма, молодые авиаторы, пришедшие в ВВС по комсомольским путевкам, блестяще выдержали самое суровое испытание — войной. В годы Великой Отечественной войны летчики — воспитанники комсомола показывали беспримерный героизм и мужество. Даже погибая, они оставались победителями, ибо никогда не уступали врагу неба без жестокого боя. Ратные подвиги советских летчиков широко известны, и я не стану повторяться, называя имена и боевые эпизоды. Напомню лишь, что 197 849 авиаторов были награждены орденами и медалями, а высшей награды — звания Героя Советского Союза удостоены 2 884 наших аса, в том числе 71 — дважды и двое — трижды. Подавляющее большинство среди них составляют воспитанники Ленинского комсомола.

Одному из них, пришедшему в авиацию, как и многие его сверстники, по комсомольскому набору, Герою Советского Союза Василию Антоновичу Мациевичу, и посвящен мои рассказ.

Осенью 1941 года старший лейтенант Василий Мациевич командовал эскадрильей 26-го ночного истребительного авиаполка. Уже тогда он слыл незаурядным воздушным бойцом.

Тут мне бы хотелось сделать небольшое отступление. Дело в том, что среди непосвященных бытует мнение, будто искусство больших мастеров воздушного боя — что-то исключительное и неповторимое. Но это не совсем верно. В определенной степени искусство асов равнозначно, ибо сама природа воздушного боя не позволяет до бесконечности (при данной неизменной технике) развивать его формы и приемы. Конечно, у каждого такого пилота есть излюбленные приемы, которыми он владеет виртуозно, что и создает индивидуальный почерк. Но в целом воздушный бой, даже мастеров высшего класса, состоит из различных комбинаций уже известных элементов и фигур. Даже искусство трижды Героя Советского Союза Александра Покрышкина (за исключением отдельных нюансов, причем чисто психологического свойства) в принципе ничего нового в себе не таит. К примеру, такие сложнейшие в бою фигуры, как «бочка» с зарыванием, уход от атаки скольжением или «горкой» с переходом в вираж, атака с управляемой восходящей «бочки» и с восходящей спирали, полупереворот с выходом в боевой разворот (нечто вроде обратной петли Шевиара) и некоторые другие с большей или меньшей степенью совершенства были освоены многими советскими летчиками.

В этом отношении Мациевич, пожалуй, не очень выделялся на фоне остальных летчиков. Как воздушный боец, он был интересен в другом плане. Несмотря на свою молодость, Мациевич имел, если можно так выразиться, свою воздушную философию, свои взгляды на профессию летчика. Он поднимался в воздух не просто для того, чтобы вогнать в землю еще одного «мессер-шмитта», «хейнкеля» или «юнкерса». Каждый вылет, каждый бой были для него целым миром, в котором он старался открыть для себя что-то новое, такое, что еще больше утвердило бы его не только как летчика и воина, но и как человека, вновь принесло бы ему то непередаваемое словами чувство полноты и ощущения жизни, без которого он не мыслил себя в кабине самолета.

Эпизод о котором я расскажу, не самый яркий в военной биографии Мациевича. Но мне думается, именно он лучше всего раскрывает личные особенности этого аса.

Ночью 25 октября 1941 года над Ленинградским портом был сбит немецкий бомбардировщик «хейнкель-111»; он взорвался в воздухе подобно складу боеприпасов, озарив огнем весь город. Грохот проник даже через толстенные стены здания штаба округа на Дворцовой площади, где размещалось управление ВВС фронта.

Я встревожился: не тяжелая ли бомба упала поблизости? Послал узнать. Вскоре мне доложили, что над портом сбит Хе-111, а уничтожил его кто-то из летчиков 26-го иап 7-го истребительного авиакорпуса ПВО страны.

Меня крайне заинтересовала одна деталь этого в общем-то обычного боевого эпизода. Мы уже приметили, что при атаке наших истребителей немецкие пилоты моментально освобождаются от бомб и спешат удрать налегке. В октябре гитлеровские летчики не походили на тех июньских, июльских и даже августовских завоевателей, которые всерьез верили, что они могут вести себя в нашем небе, как им заблагорассудится. Яростные удары воздушных защитников Ленинграда быстро сбили с них спесь, и теперь фашисты действовали, как воры, — пробирались к городу под покровом ночи, в одиночку или небольшими группами. И уж редко кто из них, настигнутый нашим истребителем, маневрировал, стремясь во что бы то ни стало прорваться к цели и как можно точнее поразить ее.

Так вот, даже при прямом попадании пулеметной или пушечной очереди в баки с горючим самолет взрывается не тотчас, а лишь во время падения, почти у самой земли. В этом случае взрывная волна уходит вверх и в стороны и глушится встречными препятствиями. А тут такой грохот. Меня заинтересовало это обстоятельство, и я решил съездить в 26-й иап и на месте все узнать, как говорится, из первых рук.

Я увидел человека лет двадцати семи, выше среднего роста, хорошо сложенного, с лицом мягким и открытым; тонкие направо зачесанные волосы чуть прикрывали высокий, хорошего овала лоб.

Я попросил его рассказать о встрече с «хейнкелем». Но тогда меня в основном интересовали сугубо военные детали, и лишь спустя много лет, начав писать мемуары, я обратился к Василию Антоновичу с просьбой восстановить события той памятной ночи как можно подробнее.

Вот что он рассказал.

В ночь с 25 на 26 октября Мациевич патрулировал над Финским заливом. Погода для истребителя была неважная: облачность хотя и держалась высоко, но из нее непрестанно источалась микроскопическая влажная мга. Мга эта липла к лицу, к стеклам очков, земля просматривалась плохо, а впереди по курсу и вовсе ничего нельзя было разглядеть. Облака ползли с Балтики, как в аэродинамическую трубу, всасывались в горловину Финского залива и обрушивались на Ленинград то затяжными дождями, то вот такой липкой мгой.

В такое ненастье вражеским бомбардировщикам легче всего незамеченными прорваться к городу, и Мациевич был предельно внимателен — настолько, насколько позволяло ему самочувствие. Он очень устал — в тот день провел уже несколько воздушных боев в районе боевых действий 54-й армии и Невской оперативной группы, безуспешно пытавшихся разгромить шлиссель-бургско-синявинскую группировку противника и деблокировать Ленинград.

Набрав по спирали высоту, Мациевич полетел к Финскому заливу. Стрелка высотомера показывала около пяти тысяч метров. Дальше не пускала облачность. Минут через десять внизу смутно зачернели северные окраины Ленинграда. Среди черных квадратов приметно выделялись светлые рукава Невы. Мациевич взял правее и вышел к заливу около Лахты. У Кронштадта летчик сделал плавный разворот и лег курсом на Ленинград.

Над заливом машину стало трепать. Иногда истребитель зарывался в облака. Мациевич понял, что облачность неровная по своей нижней кромке, и несколько снизился...

До сих пор старшему лейтенанту никак не удавалось сбить противника ночью. Несколько раз он встречался с «хейнкелями» и «юнкерсами», но они, моментально освободившись от бомб, уходили. В конце концов это было главное, и все же Мациевич досадовал на себя. Ему требовалась настоящая победа — уничтоженный враг. Нужно было хоть раз испытать радость от такой победы в ночном бою, чтобы увереннее чувствовать себя в кабине самолета и ночью. Только такое физическое ощущение поверженного врага могло утвердить Мациевича как воздушного бойца и в ночном небе. Он твердо знал это. Так было с ним и тогда, когда он сражался днем. Лишь увидев, как от его очереди задымил первый фашистский самолет, Мациевич по-настоящему почувствовал себя летчиком-истребителем, поверил в самого себя.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.