Девочка из книги отзывов

– Ну, а что тут такого, я не понимаю. Ну да, мне все очень понравилось, а разве это нельзя?

Разговор не получался. Мы только условились встретиться у нее дома, и она, дождавшись, пока директор кивнет ей, сразу сделавшись радостной, выскочила из кабинета.

Существуют любители «прямых выводов», однако во всем, что касается отношений человека с искусством, «прямые выводы» не слишком плодотворны. Но все-тани есть что-то общее между записью Тамары Трошиной в книге выставки и тем, как оформлена ее школа. Может быть, это общее проглядывает в стремлении девушки к единому цветовому порядку? Вспомните: «Разве нельзя рисовать гладко?» Это, конечно, о другом, а все-таки: поменьше разного! – слышится затаенный Тамарин призыв.

– Александр Петрович, ну скажите, ну как это люди видят по-разному, – глаза-то у всех одни!

– Одни-то одни, да взгляд разный! Ну, хорошо, а зачем вы шьете себе платье не такое, как у вашей подруги?

– Что я, дурочка, чтоб как шерочка с машерочкой ходить? Так то же платье!

Так начался наш разговор о живописи и художниках. Дома Тамара не дичилась, а ее мама, характером хлопотливая домоводительница, из тех женщин, чьи руки вечно в следах какой-нибудь домашней работы, любила принимать гостей. Разговор вышел домашний, уютный, необязательный.

Новую квартиру семья Тамары получила недавно, и радость от новоселья все еще чувствовалась. До переселения они жили неподалеку, в деревянном двухэтажном доме. Газ туда, конечно, провели, но никаких прочих удобств, вроде ванны, дом решительно не принимал. Потом обрушилась новость – их будут «сносить». Тамарина мама подробно все это рассказывала: «Приходит раз Петровны, соседки, муж...» И жильцы замечтали о новой жизни. Планы семейные пересматривались, откладывались покупки, передвигались на более позднее время поездки на курорт.

Я сижу в их новой квартире, где мечтали они жить по-новому, и во время рассказа хозяйки оглядываю комнату. Когда люди долго живут на одном месте, вещи, их окружающие, накапливаются постепенно и каждая новая вещь словно бы притирается к другой. Приток вещей не бесконечен, в какое-то время он замирает на много лет. Но вот врывается свежая волна – и вторжение вещей в квартиру возобновляется с новой силой. Однако за время затишья вещи там, вне квартиры, успели заметно измениться. Изменилась их промышленность, стиль и само представление о их красоте и назначении. Ворвавшись в старую обстановку, новые вещи не соединяются с ней. Они пришельцы, завоеватели, одиноко и нагло возвышающиеся среди «туземцев».

Главное положение в комнате занимает трехстворчатый полированный рижский шкаф отменного дерева с игрой. Есть еще телевизор «Рекорд» на тумбочке, покрытой белой ажурной салфеточкой. Сам телевизор покрыт другой салфеточкой, тоже ажурной, с мережкой. Никелированная кровать с шариками, простой стол, накрытый скатертью с ажурными кружевными узорами, этажерка.

Мы продолжаем наш разговор о живописи.

– Ну мне нравится, когда все хорошо нарисовано, когда все как настоящее, вот я и написала про этого художника. Ведь он же хороший художник, правда же хороший?

– Мне больше нравятся другие!

– Ну, вы это нарочно, я знаю, вам, наверно, нравится всякая пестрота. Там возле нее много кричат разные мальчишки, но ведь на самом деле она вам не нравится.

И Тамара все допытывается, что же я думаю «на самом деле»...

Когда мы пришли в Третьяковскую галерею, она призналась, что впервые идет на выставку в такой «узкой» компании.

– А ведь можно и одной!

– Да что вы, Александр Петрович, скука же!

Выставка художника Врубеля, на которую я ее пригласил, размещалась в залах второго этажа. Большой плакат, вывешенный на фасаде, предупредил нас об этом. Но сразу на выставку Тамара не пошла. Я не настаивал. А спутница моя мимо надписи «Начало осмотра» пройти не могла. Как и большинство людей, редко бывающих в музеях и на выставках, она боялась что-нибудь пропустить.

Войдя в зал, она бросилась к самой большой картине. Большая картина ее заворожила. Золотая, наборного багета, толстая, как удав, рама неумолимо притягивала ее. Фигуры людей, написанные в настоящий рост, многочисленность толпы, изображенной художником, яркие краски обступали Тамару, зачаровывали. Она не отдавала себе отчета в том, что же нравится ей в картине. А нравилась ей, хотя она не знала этого, сама возможность человеческими руками создать такую картину. Изобразить все, как настоящее: и кафтаны, и шлемы, и знамена, и шелк, и бархат, и парчу. Умение художника передать материал потрясало ее. Ей нравилось и то, что она все, все понимала. Изображена была Украина XVII века. Она знала город, в котором происходило действие, помнила из истории. Знала, как зовут деятеля, в торжественной позе и в роскошнейшем одеянии, в блеске шелка, бархата, драгоценных камней застывшего на парадном крыльце, по ступенькам которого ниспадал дорогой ковер. Ей нравилось, что художник написал картину так, что ее можно смотреть и издали и вблизи. Тамара обернулась ко мне, ища сочувствия своему восторгу. Я молчал.