Иногда бывает, что неожиданный разговор вдруг связывает в единую цепь разрозненные события, факты, встречи, участником которых был и которые казались всего лишь случайными фактами, случайными разговорами в случайными встречами. И оказывается, что это звенья одной цепи, события одного ряда. Вот так случайный разговор с Александром Вороновым в электричке, спешившей навстречу ночной Москве, заставил меня многое вспомнить и переоценить. Разговор, в котором мелькнули слова: след на земле.

След на земле... Мне припомнилось, как летом 1958 года шофер целинного зерносовхоза «Озерный» Николай Кротов нагнулся над травою, примятой широкими автомобильными скатами, и трогал траву короткими сильными пальцами, все пробовал: не поднимется ли? И сказал, разгибаясь: — А знаешь, похоже, что дорога здесь будет. Будет-таки дорога. Моя дорога, а?.. Как думаешь, запомнят, кто проложил? Ну да ладно, главное — проложил...

И засмеялся, щурясь на солнца, потный и взлохмаченный. А впереди было озеро с галечниковыми берегами, где только-только начались разработки карьера. Позади, над знойной землею, дрожали, переливались приближенные и опрокинутые маревом дома, топольки, пруд,— казалось, что они очень близко, на самом же деле до них было около сорока километров по ковыльной степи, по солонцам и барсучьим норам, без тропок и вех. И где-то там, в центральной усадьбе совхоза, немного на отшибе, стоял остов огромного зерносклада, для которого требовался галечник. То было время первых целинных урожаев. Время, когда новые дороги чуть ли не ежедневно возникали в степи: прошла машина, примяла траву— вот и след, прошла в другой раз — вот тебе и колея, прокатилась в третий — вот и дорога. Много дорог появилось в степи в то лето, но немногие остались жить. Помню, тогда я подумал: останется ли дорога Кротова? И через два года увидел на подробной карте области тонкую черную линию. На восточной ее стороне была точка и мелкая надпись «с-з «Озерный», на западной голубел крошечный разлив озера Чименды. Судя по обозначениям, дорога была отнесена в разряд грунтовых. А через несколько дней я увидел и саму дорогу: белая, убитая колесами земля, плотная, как гранит, нечеткая, как русло высохшей речки.

— На Чимендовокий карьер,— сказал мне водитель самосвала.

— Из совхоза «Озерный»?

— Нет, все сейчас по ней ездят за щебнем. А поначалу, правда, из «Озерного» шла. Колька Кротов накатал ее. Прошлым летом, нет, позапрошлым.

— А сейчас?

— Да и сейчас ездит...

Совхоз строился. Пруд на котором в памятное лето ночевали дикие утки, был затенен вытянувшимися топольками, три улицы аккуратных домов расходились от пруда в стороны, как лучи звезды. В одном из домов я нашел Николая Кротова.

— Сколько ты уж здесь—третий год?

— Четвертый,— поправил он.

— А собирался на Дальний Восток! — напомнил я ему давние наши разговоры. — Что же не поехал? Привык, что ли?

— Может, привык,— кивнул он спокойно, глядя, как медленно разворачиваются у пруда пыльные тракторы.

След на земле... Из небольшого подмосковного городка, славного на всю страну своими тепловозами, я уезжал вечером. Электропоезд на Москву был пуст, насквозь просматривались вагоны, золотистые от плафонов и желтого лака скамеек. Случилось так, что отец и сын Алексеевы угадали на этот же поезд и минут пятнадцать — до их остановки — мы ехали вместе. Алексеев-старший, Василий Васильевич, был днем на заводе, в механосборочном цехе, где работали оба его сына, и теперь за что-то выговаривал Алексееву-младшему, тоже Василию, а тот огрызался, спорил, но спор этот и взаимные их насмешки были ни для кого не обидны, за ними угадывалось хорошее, глубоко спрятанное, сдержанное дружелюбие.

В вагоне лишь три скамейки были заняты: в дальнем конце дремали две пожилые женщины, поближе к нам сидел высокий парень, темноволосый, смуглый, широколицый, и как-то не шла к нему щегольская светлая шляпа, сбитая на затылок. В руках у него была газета, но то и дело он поднимал голову, глядел в окно на моих соседей. Наконец, по-видимому, не выдержав, он подошел, сдержанно улыбаясь, поздоровался. Алексеев-младший подал руку, старший, Василий Васильевич, меднолицый, разгоряченный спором, прищурился, вглядываясь, протянул:

— А-а, Воронов, все мотает тебя!.. Как живешь?

В голосе его не было неприязни, был он слегка насмешлив. Но не дружелюбие, как в разговорах с сыном или товарищами по заводу, проскользнуло в нем, а снисходительность.

— Живу,— ответил парень.

— Ну, живи, живи...

— А вы как, Василь Васильич?

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.