Девять языков

— Извини, я тороплюсь. Прощай, Иван Шухов, учись, будь достойным своего отца.

Дзержинский был уже далеко, когда Ванька, точно вспомнив о чем-то важном, вдруг бросился за ним.

— Феликс Эд... — Он запнулся на трудном имени. — Феликс Эдмундович! Сколько языков знает Ленин?

— Сколько языков? — удивился Дзержинский, — Зачем тебе это? Гм... — Он посмотрел на Ваньку и понимающе улыбнулся. — Владимир Ильич Ленин говорит и пишет на девяти языках, в том числе на латыни и древнегреческом.

«Девять языков! — ахнул Ваньиа, глядя вслед удаляющемуся Дзержинскому. — Надо же!»

— Девять языков! — шептал он, шагая по Москве и отворачивая лицо от летящего снега. — Латынь — это что? Ага, понятно, наверно, латыши на таком языке говорят. Ну, а древне-то греческий зачем, если он древний?

Недалеко от общежития он остановился как вкопанный от пришедшей в голову мысли. «Девять языков! Все выучу, а тогда приду к Ильичу и заговорю на всех на девяти, и на этой самой латыни, и на греческом на древнем».

На следующий же день он взял в библиотеке учебник немецкого языка, сел за стол, схватился за уши и прочитал: «Урок первый».

Прошел месяц, и Ванька, добросовестно выучивший наизусть чуть ли не полкниги, решил, что знает достаточно, и взял в библиотеке первый том «Капитала». Странное дело, на первой странице он насчитал не более десятка знакомых слов, остальные он не только не понимал, но и еле мог выговорить. Только тогда он впервые понял, за какую трудную задачу взялся. Впрочем, это его мало обескуражило. Просто с этих пор он начал вставать в пять утра, и до того, как просыпались ребята, успевал выучить полсотни новых немецких слов, неизменно повторяя и старые. Через месяц он вновь открыл «Капитал» и убедился, что знакомых слов на первой странице стало больше.

Тут Ванька подумал о том, что нужна помощь. На рабфаке иностранных языков не преподавали, и он отправился в университет. Почтенную немку Эльзу Карловну он привел в ужас своим немыслимым произношением. Ко всему этому он еще и мусолил палец, переворачивая страницу. Пфуй! Немка только тихо вскрикивала: «О mein Gott!» — и сжимала пухлыми пальцами виски. Зато она охотно взялась руководить его занятиями.

Через полгода Ванька довольно свободно болтал по-немецки и на первой странице «Капитала» нашел совсем немного незнакомых слов.

Занятия шли успешно, и Ванька уже запасся учебником английского языка. Потом подумал и решил, почему бы не присоединить к нему и французский. Однажды он влетел в общежитие с растерянным лицом. В комнате сидел один Яшка Беркович, прозванный «костоправом», потому что мечтал стать врачом. Ванька схватил его за воротник:

— Яшка, пульс — это чего?

— Пусти, Ванька, — тихо сказал Яшка и объяснил, что такое пульс.

— А шестьдесят четыре — это много7

— Более или менее нормально.

— Как ты думаешь, выздоровеет? Яшка только горестно вздохнул.

Мысль о том, что Ленин может умереть, не умещалась в Ванькиной голове. Ленин и смерть — это казалось несовместимым. Каждый день в газетах печатались сведения о здоровье Ильича — температура, дыхание, пульс. Называлось это «бюллетень». Казалось странным, что жизнь идет своим чередом — продолжаются занятия, ходят трамваи, открыты театры...

Но однажды жизнь замерла: прекратились занятия, остановились трамваи, закрылись театры.

День Ванька простоял в длинной молчаливой очереди, изредка отходя греться к костру, медленно прошел через Колонный зал н вновь встал в очередь! В городе стояла удивительная тишина, как будто все люди говорили шепотом. С Красной площади доносились то глухие взрывы, то торопливое постукивание — там взрывали мерзлую землю и строили деревянную усыпальницу. Она называлась Мавзолеем. Многие впервые услышали тогда это древнегреческое слово.