Девять языков

Ванька встал, степенно развязал котомку, достал соль в белой тряпочке, а вслед за ней, ни на мгновение не задумываясь, выложил на стол все свои припасы: несколько черных сухарей, полоску отливающего перламутром сала, три луковицы.

Дзержинский, положив на ладонь луковицу, с хрустом разрезал ее пополам.

Ели молча. Дзержинский вскорости отодвинул тарелку, а Ванька, не торопясь, сперва выхлебал всю лапшу, потом подцепил на вилку кусок говядины и, сняв ее пальцами, с видимым удовольствием съел, осторожно макая в соль.

Прощаясь, Дзержинский положил руку на Вань-кино плечо и сказал:

— Все будет хорошо, Ваня. Молодец, что пришел. С делом твоего отца разберемся. А насчет тебя я сегодня с одним товарищем посоветуюсь. — Он обещающе и чуть лукаво улыбнулся.

В тот же вечер, а точнее, уже ночью, Дзержинский делал очередной доклад Ленину. Владимир Ильич сидел в кресле со спинкой из плетеной соломки, прикрыв ладонью утомленные глаза. Крутой купол лба мягко освещался нежно-зеленым светом стеклянного абажура, а ладонь в лучах лампочки просвечивалась насквозь, полная алого тока.

Закончив доклад, Дзержинский на минуту замешкался: рассказать Ленину о сегодняшнем происшествии или умолчать? Но Владимир Ильич, легко угадывавший каждое движение души людей, с которыми работал и которых любил, заговорил сам:

— Что же вы молчите, Феликс Эдмундович7 Выкладывайте, что у вас. Ну-с? Я жду. Скрываете? Это от председателя-то Совнаркома?

— От вас скроешь, Владимир Ильич, — усмехнулся Дзержинский.

Из кармана портфеля он вынул и положил перед Ильичей партбилет отца Ваньни Шухова. Ленин осторожно, как сам Дзержинский, взял пробитую пулей книжечку.

— Подумать только! — взволнованна сказал он. — Человека нет, остался один партбилет. Как мало и как много! — Он вскинул на Дзержинского вопрошающий взгляд.

Феликс Эдмундович начал рассказывать, а Ленин поднялся и, заложив руки в карманы брюк, принялся расхаживать по кабинету.

— Так и сказал? Я здесь, вроде Ленина, тяну Пеньки в коммуну? И ведь как метко подметил дифференциацию: одни в коммуну с головой лезут, другие глотну перегрызть готовы, а третьи ждут, что из этого выйдет!

— Много у нас еще таких Пеньков.

— Много, да. Но коммунистов, таких вот, как Шуховы, неизмеримо больше. Неизмеримо! — Владимир Ильич вновь сел за стол. — А как вы решили с этим пареньком?

— Учиться ему надо.

— Да. Обязательно учиться.

Так решена была судьба Ваньки Шухова, который в это время крепко спал, укрывшись с головой солдатским одеялом, в общежитии чекистов...

С рабфаком Ванька освоился удивительно быстро, так же быстро привык и к шумной, суматошной столице. Сначала он прилежно вышагивал своими длинными ногами от Басманной, где помещалось общежитие, до рабфака, потом наловчился ездить на колбасе, засунув за пояс книжки. Полный комфорт. По нечетным дням брал в столовке рыбный суп, по четным — второе.

С чисто крестьянской хозяйственностью умел он так распорядиться стипендией, что к концу месяца, когда у всех ребят в карманах свистел ветер, у Ваньки можно было одолжить миллион, а то и два. И это он первый предложил организоваться в коммуну. Идею приняли с восторгом, а Шухова моментально избрали начхозом.