Попав в Москву, Ванька Шухов оробел. Давеча он подошел было к дядьке, который больно уж ловко был одет — пальто до колен, воротник из непонятного черного меха блестит, словно наваксенный, на голове такая же папаха, только чудно сложенная, в руке костыль с диковинной костяной ручкой в виде голой бабы, — подошел и спросил:

— Дяденька, ЧК у вас тут где?

Дядька шарахнулся от Ваньки, злобно зашипел, точно человеку на мозоль наступили.

Потом уж какой-то красноармеец велел Ваньке идти по Мясницкой, а там спросить Лубянку. Мясницкая, улица хотя и узкая, кривая, поразила Ванькино воображение: из конца в конец она была выложена булыжником, да так ровно, аккуратно. «Это надо же, — думал Ванька, — столько каменьев в землю вколотить!» Трамваи и автомобили его уже не удивляли: на вокзальной площади насмотрелся. Извозчикам позавидовал: легкая работенка. Вот что его удивило — вывески. «Вы... сы... ны... хы...» — читал он. Непонятно. «Трест «Жирность». Опять непонятно. Ага, а вот это понятно: «Мужские сорочки. Прокофьев».

Вдруг — Ванька чуть не присел — над улицей враз зажглись фонари, стало светло, как днем. Вот это да-а... На улице-то свет зачем? Ванька — долговязый, в отцовской, прошедшей две войны шинели, в отцовских же обмотках и разбитых австрийских ботинках, с котомкой за плечами — стоял и любовался, пока не замерз. Почувствовав холод, он вспомнил, с каким важным и горестным делом приехал в Москву, и, рассердившись, решительно зашагал, уже не глядя по сторонам.

Дежурному на Лубянке он сразу объявил, что ему надо. Самого Дзержинского надо было ему видеть, никого другого.

И сколько ни бился красноглазый дежурный, пытаясь втолковать, что товарищ Дзержинский очень занят, что товарищ Шухов может все рассказать и здесь, пришелец стоял на своем. И было что-то такое располагающее в его долговязой фигуре, в настойчивости, взгляде, мальчишеском голосе, что дежурный невольно посочувствовал пареньку и потянулся к телефону.

— Гаврилов, зайди ко мне.

У Гаврилова оказались такие же красные глаза. О чем-то он, отойдя в сторонку, тихонько пошептался с дежурным, сперва долго мотал башкой, потом вздохнул и разочек кивнул.

Поднимаясь с Ванькой по лестнице, Гаврилов сокрушенно говорил:

— Он две ночи, понимаешь, не спал, только обедать собирался ехать, а тут... — Гаврилов махнул рукой.

«О ком это он?» — мимолетно подумал Ванька, занятый собственными мыслями и еще не веря, что добился своего.

Гаврилов без стука вошел в высокую дверь, плотно притворив ее за собой, через минуту появился и, ободряюще улыбнувшись, пригласил:

— Проходи.

Дзержинский сидел за столом, устало подперев высокий лоб ладонью. Внимательно и вопрошающе он посмотрел на вошедшего, и Иван невольно отметил: и у этого глаза красные. Дзержинский улыбнулся, и тут Ванька шагнул вперед и сказал:

— Шухов, Иван.

— Дзержинский, Феликс, — серьезно ответил Дзержинский. — Садись, товарищ Шухов. Рассказывай, что случилось.

Ванька покраснел и заторопился. Он расстегнул шинель, гимнастерку, вытащил из-за пазухи узелок, развязал, помогая себе зубами, достал помятую книжечку и бережно положил на стол. Это был партбилет с рваной дыркой посредине. Длинными пальцами Дзержинский осторожно разобрал покоробленные, в запекшейся крови листочки. Ни фамилии, ни имени нельзя было разобрать, один лишь номер. Он взглянул на Ивана и на лице его прочел ответ на вопрос, который собрался задать.

— Отец? Парень кивнул.

— Ко мне кто послал?

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.