— Отчего мы и вправду не рядом, а друг против друга!.. Скажи, мы враги! Да или нет! Не молчи же!

Он и сам не знал, почему пошел за ними, не отставая, шаг в шаг. Может быть, его увлек ритм чужой походки — размашистой и беспечной. Он опустил глаза и поглядел на ноги девушки. Сквозь прозрачные, точно стеклянные, стенки чулок были видны овальные, словно луна, крепкие икры, и он не смог заставить себя сейчас же отвести глаза.

«Наверно, хороша на лыжах... И на танцах тоже, — невольно подумал он со странным, щемящим чувством. — Ишь, летает!» Сам он не мог ни на лыжах ходить, ни танцевать. И слава богу, что не мог: все равно ведь нельзя, все равно...

Внезапно слаженный дуэт их походки нарушился, ритм сбило, и парень, наклонившись к девчонке, не то шепнул ей что-то, не то поцеловал... Она засмеялась, несильно отбиваясь крохотным портфеликом, и они остановились под белым, зачехленным снегом деревом. Целуются...

И снова он не сразу, как надо бы, отвел глаза, и тревожной волной окатило его худое, долговязое тело, и жаркий румянец вскипел на высоких скулах.

«Господи, помоги!» — привычно позвал он про себя и поднял глаза к небу.

Шел сухой, редкий снег. Одна снежинка, большая, переливчатая, тихо покачивая хрупкими лопастями, села на черный мех девичьей шубки.

Девушка положила руки на плечи парню и что-то говорила — горячо, певуче.

И опять пошло-пошло тяжело и тревожно толкаться сердце — завистью ли, обидой ли, страхом ли обойденного?

— Господи, помоги! — предостерегающе позвал он того, кого привык звать всегда. И тут же увидел, как снежинка на черном меху — мерцающий и таинственный мир — угасла. Мех радужно блеснул капельками растаявшей воды, а потом скрыл и ее.

Он почувствовал внезапное облегчение.

«Вот и все, — подумал он. — Вот и все... Так оно и бывает. Родилась жизнь, мелькнула и сгинула навсегда... Эта девушка... Как она громко, бессмысленно смеется! Мать сказала бы: «Бес, небось, щекочет». Жизнь... Короткое, бессмысленное переплетение встреч, разлук, ничтожных радостей человеческого существования, самолюбивых, эгоистических мук... Боже, боже, как нелепо суетятся люди в недолговременном гнезде своем! Игра в ученье, игра в любовь... Где же им успеть подумать о том, что будет после, там?»

Он видел, как они, эти двое, свернули к клубу — должно быть, в кино... Освещенный огнями, гремящий музыкой дьявольский дом... Безумцы, безумцы...

За всю свою жизнь он ни разу не ступил на крыльцо кинотеатра. Он не позволил себе или ему не позволили? Какая разница?.. Ведь главное — он жил, как надо. Он спасал себя и спасал других, и жизнь его знала цель. Он не давал себе потачки, нет! И когда в воскресенье мимо окон с гиканьем неслись по сугробам лыжники, бежали в парк на свидание расфуфыренные девчонки, он только крепче сжимал в руке карандаш, которым переписывал псалмы. Он только еще лихорадочней молился — до режущих болей в сердце, до тех пор, пока в ушах не начинали звонить колокольцы, и перед глазами не всплывал розовый туман, и в коленях, простуженных долгими стояниями на земляном полу, не возникала ревматическая ломота.

Из парка он почти бежал, спотыкаясь в густом снегу. Остановился только у гастронома, чтобы перевести дух.

— Миша! — окликнул его кто-то.

Возле магазина он увидел двух девочек с одинаковыми круглыми лицами, в одинаковых пальтишках. Это были близнятки — Нонна и Света Голубенки. Он откашлялся и постарался придать лицу спокойное выражение. Позвал их к себе. Девочки послушно подошли.

— Здравствуйте, сестры, — тихо сказал он. — Сбор завтра, у Бычковых, поняли? Не болтать только. А то ведь сейчас знаете как... Шуганут еще... Из милиции... Или эти... из комсомола...

Они согласно кивнули.

Мимо них прошли двое. Здоровенный парень в меховой куртке шагал, размахивая руками, и слушал, как другой парень — видно, его товарищ — с книжкой, торчащей из-за борта пальто, увлеченно говорил ему:

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.