Сугробы

Она никого не отметила среди своих ребят по школе, среди знакомых, все ждала: однажды встретится ей особенный человек, увлечет ее, увезет в другой, радужный мир. Уж она-то сумеет его полюбить. Она станет знаменитой актрисой, ну чтоб на весь мир, как Татьяна Самойлова, и ее имя будет у всех на устах.

Во Дворце культуры руководитель кружка художественного слова Чуприн хвалил ее, когда она читала стихи и отрывки, говорил, что у нее огромные способности драматической актрисы, и странно моргал глазами, когда смотрел на нее, учил, показывал, как надо при чтении стоять, двигаться, жестикулировать, брал за руки, плечи, за подбородок...

И вот укатила в Москву, в театральный институт, с уверенностью, что ее там только и ждут, такую талантливую.

Сама не знает, как жила: украли чемодан. Махнула рукой, мол, чепуха, она ведь будет актрисой, хоть и жалко ей было нового платья с белым воротником и маминых денег. Она читала Островского на этих проклятых приемных экзаменах. Читала монолог Липы: «Хорошо бы дом зажечь!..» И еще Толстого про Анну Каренину, когда та бросалась под поезд, а еще по-глупому басню Крылова «Троеженец». Она сразу поняла, что провалилась: известный народный артист в комиссии отвернулся, когда она, Каренина, так громко хотела броситься под поезд. Поняла, и ей действительно захотелось броситься под поезд.

Под поезд она, конечно, не бросилась, он увез ее обратно в родной город, хоть и было стыдно, и ехать не хотелось, и казалось, весь город будет показывать на нее пальцами и называть дурой. Матери сказала, что очень жестокий конкурс, и это действительно так было, а . сама решила подыскать какую-нибудь работу, переждать год, чтобы потом попасть в актрисы наверняка, без дураков.

А тут – Федор! Сразу влюбилась, когда встретила подругу Люську вместе с ним. Катя сразу отметила, что он какой-то особенный, не похожий на других и что Люське он, ну, совсем не пара, хотя та работает лаборанткой на заводе и хвастается своей самостоятельностью.

Она ревновала Люську к нему, хотя и не подавала виду, и тоже хотела подкрашивать губы, как подруга, но раздумала: она и так красива!

...Лето было знойно. Пили пиво под навесом, шли за город в степь, к подсолнухам, к реке. Люська пряталась в высоких подсолнухах и кричала призывно: «Федя, ау!..», – а он находил почему-то ее, Катю, брал за руку, а однажды обнял.

Она тогда отодвинулась и хохоча погрозила ему пальцем: «Федор Николаевич, ау...»

С Люськой они окончательно рассорились. Та шипела: я, мол, не отдам тебе моего инженера. У нас, мол, грандиозная любовь! Черта с два, любовь!

Катя смеялась и пожимала плечами: ну, чем она-то виновата, раз Федор только на нее обращает внимание. Или ей так кажется?

Любовь, кто ее знает, какая она, и что это такое, только вот ночью головные боли, сумасшедшие сны, в которых Федор целует и несет ее на руках на край света, без остановки...

Но это было только во сне – вот что жалко!

Она знала от Люськи, что Федор на «отлично» окончил металлургический институт, уже работает мастером в мартеновском цехе, что он большой выдумщик-изобретатель, что живет он один, без родных, которые где-то в Башкирии.

Видела его шедшим с работы мимо дома, в котором она жила рядом с Люськой. Ей было обидно и завидно, когда он стучал в Люськино окно, а не к ней: .

– Люся, готовься на «Графа Монте-Кристо»! Вот билеты. Две серии. И ей тоже хотелось в кино на «Графа Монте-Кристо» и тоже на две серии.

Однажды она поехала к заводу. Долго ждала его у проходной. Дождалась. Он увидел ее, удивился, и она, будто оказалась здесь случайно, удивилась: «А, Федор Николаевич...» И целый теплый вечер вместе шли пешком через весь город. Наверное, у нее было блаженно-восторженное или счастливое выражение лица; прохожие оглядывались на них, а парни и девушки расступались. Федор вел ее под руку, и она сияла. Бродили до ночи, не разнимая рук. Он проводил ее домой, и долго еще прощались в подъезде, и тут они поцеловались. Случайно, конечно. Так она подумала.

И начались счастливые, суматошные дни первой всепоглощающей любви и того особого, радужного мира, о котором она когда-то мечтала. Однажды к дому подкатила «Волга», блестяще-зеленая, на крыше были прикреплены удочки, палатка и сумки. В машине сидел кто-то. Федор постучал в окно: «Катя, живо собирайся, едем далеко, с ночевкой, на три дня». Она сначала отказывалась, заглядывала в машину, но Люськи не было и, не ответив на вопрос матери «куда ты?», села рядом с Федором. Всю дорогу пели разные песни. Катя так была весела и счастлива, что пела громче всех и, как ей казалось, очень красиво. Ах, эти несколько дней н ночей в Башкирии, в горах, в почти таежном лесу, в черемуховых речных долинах!

Жгли костры на берегу. Пили вино. Ночью звезды опрокидывались в воду... Ловили рыбу под солнцем. Федор с удочкой, как великан, стоял по колено в воде, без промаха пришлепывал на своем теле слепней, мучился от укусов – старался поймать для нее, Кати, царскую рыбу – форель. И уходили с Федором далеко в черемуховые заросли. И ей хотелось там остаться навсегда, чтобы был свой костер и никого, кроме Федора. Тогда, тогда он сказал ей это «люблю!». Как обещание, как клятву быть всегда, всю жизнь вместе.

...Но это было только одно такое лето в ее жизни, только одно. А потом осень, огненные, грустно шуршащие деревья, холодные голубые дожди, пасмурные небеса над голой степью и первый холодный снег, как с другой планеты.