В Феодосии он неожиданно столкнулся с сестрами Цветаевыми. Марина его избегала и даже попросила сестру и окружающих не оставлять ее с Мандельштамом наедине. Он, впрочем, к этому  и не стремился.

11 октября 1917 года, прямо к началу «событий мятежных», поэт возвратился в Петербург. Октябрьский переворот отозвался в нем болью и страхом, был воспринят им «резко отрицательно», в чем Мандельштам признавался на допросе в мае 34-го. На советское правительство он смотрел «как на правительство захватчиков», объясняя это на Лубянке «рецидивом эсеровщины».

Вновь прибившись к Ахматовой, Мандельштам участвовал  вместе с ней в концертах Политического Красного креста, выручка от которых поступала в фонд помощи заключенным в Петропавловской крепости членам Временного правительства. Эта совместная деятельность неожиданно дала Анне Андреевне повод посчитать их частые встречи с поездками вдвоем на извозчиках неприличными, способными вызвать ненужные пересуды. Мандельштам, по словам его вдовы, называл все это «ахматовскими фокусами» и смеялся, говоря, что у Анны Андреевны мания, будто все в нее влюблены.

В апреле 1918 года поэт устроился делопроизводителем и заведующим Бюро печати в Центральную комиссию по разгрузке и эвакуации Петрограда. То был не только вынужденный компромисс, вызванный необходимостью добывать средства к существованию. На допросе в 34-м Мандельштам, вероятно, вполне искренне показал, что вскоре сделал «резкий поворот к советским делам и людям». (Поэт тогда искренне пытался объединить себя с народом, от лица которого действовала новая власть, и спустя 10 лет поблагодарит Октябрьскую революцию за то, что она положила конец «существованию на культурную ренту».)

По рекомендации А.Луначарского, он поступил на службу в Наркомпрос. Когда комиссариат переехал в Москву, Осип Эмильевич  последовал туда за ним. Мелкая должность завподотделом художественного развития учащихся высшей школы была «нудная, канцелярская», но таила в себе возможность интересных командировок по конфискованным помещичьим усадьбам для описания сохранившихся библиотек.

Поселили Мандельштама в служебном номере гостиницы «Метрополь», где квартировали ответработники разного ранга. В позднейшем очерке «Холодное лето» он с чувством ностальгии вспоминал эту «мировую» гостиницу. В ней Мандельштам общался и на какое-то время сблизился с левыми эсерами, ненадолго примкнувшими после Октября к большевикам. Он начал даже печататься в левоэсеровских изданиях, и те гордо именовали его «наш поэт».

Конец наметившемуся альянсу положил в начале июля опасный конфликт с соседом по «Метрополю» – революционным позером и романтиком Я.Блюмкиным. Будучи левым эсером, тот заделался чекистом и, чтобы сорвать Брестский мир, застрелил прямо в посольстве посреди бела дня германского посла Мирбаха. Спасаясь от мести Блюмкина, Мандельштам семь месяцев курсировал между Москвой и Питером, пока в середине февраля девятнадцатого года не уехал с братом Александром в Харьков. Здесь ему повезло получить «опереточную» должность «заведующего поэтической секцией Всеукраинского литературного комитета при Совете искусств Временного рабоче-крестьянского правительства Украины».  Знавший Мандельштама по Петрограду поэт Рюрик Ивнев дал меткое определение его  душевного состояния той поры: «С Мандельштамом творилось что-то невероятное… Революция ударила ему в голову, как крепкое вино ударяет в голову человеку, никогда не пившему… Осип Мандельштам одновременно и принимал революцию, и отвергал ее».

Окончательный выбор будет сделан им скоро. Но прежде он успеет еще переехать в Киев булгаковской «Белой гвардии». После посещения с братом Лавры, под враждебными взглядами монахов, скажет: «Здесь нет святости. Та же «чрезвычайка», только на выворот».

 Он запомнился и завсегдатаям богемного кафе « ХЛАМ» (Художники, Литераторы, Артисты, Музыканты). «Невысокий человек, лет 35-ти, с рыжеватыми волосами и лысинкой, бритый, сидя за столом что-то писал, покачиваясь на стуле, не обращая внимания на принесенную ему чашку кофе».

Вечером первого мая, во время празднования в ХЛАМе дня рождения критика и поэта А.Дейча, произошла судьбоносная встреча Осипа Эмильевича с юной киевской художницей Надеждой Хазиной.

Из дневника Дейча: «Неожиданно вошел Осип Мандельштам и сразу направился к нам… Попросили его почитать стихи – сразу согласился. Читал с закрытыми глазами, плыл по ритмам… Открывая глаза, смотрел только на Надю Х.». Меньше чем через месяц тот же Дейч фиксировал в дневнике: «Польская кофейня на паях… Появилась явно влюбленная пара – Надя Х. и О.М. Она с большим букетом водяных лилий, видно, были на днепровских затонах». Сама Надежда Яковлевна писала во «Второй книге»: «…Мы легко и бездумно сошлись… потом нам пришлось жить в разлуке полтора года… Уже тогда в нас обоих проявились два свойства, сохранившиеся на всю жизнь: легкость и сознание обреченности». После первых безмятежных месяцев взаимной любви Мандельштам отчетливо понял, что нашел женщину, к которой может обратиться со словами: «мое «ты».  

Их разлука наступила внезапно. В начале сентября Мандельштам с братом отправились в переполненном солдатами вагоне из Киева в Харьков, а оттуда – в Крым. Отправились сопровождать актерскую труппу, а угодили на театр последних военных действий русской Добровольческой армии, командование которой в 1920 году принял барон Врангель. Запруженный отчаявшимися войсками Крым Мандельштам описал в грустно-ироническом стихотворении «Феодосия»: «На все лады оплаканное всеми,\ С утра до ночи «Яблочко» поется.\ Уносит ветер золотое семя –\ Оно пропало, больше не вернется» (1920).

«Не принадлежа к уважаемым жителям города, с наступлением темноты я стучался в разные двери в поисках ночлега. Норд-ост свирепствовал на игрушечных улицах». Это строки из мандельштамовского очерка того же года «Начальник порта». Симферопольский «Крымский вестник» сообщал, что «хуже всех было положение выехавшего сейчас в Батум О.Э.Мандельштама, менее всех приспособленного к реальной жизни и обносившегося и изголодавшегося до последней степени».

Летом 20-го его встретил в Феодосии один начинающий писатель. «Он шел с задранной головой, краснолицый от солнца, в тюбетейке и черном пиджаке, весь остроугольный и очень быстрый в движениях». Потом был волошинский дом в Коктебеле, где Мандельштам насмерть разругался с хозяином, обоснованно обвинившим собрата в краже «Камня» (Волошин очень дорожил этим сборником) и тома Данте. Мандельштам отозвался следующим письмом: «Милостивый государь!  Я с удовольствием убедился в том, что вы толстым слоем духовного жира, простодушно принимаемого многими за утонченную эстетическую культуру,- скрываете непроходимый кретинизм и хамство коктебельского болгарина…  верно только то, что благодаря мне вы лишились Данта: я имел несчастие три года назад потерять одну вашу книгу. Но еще большее несчастье быть вообще с вами знакомым».

Вот такой характер. И, тем не менее, именно Волошин поручился за поэта, когда буквально через несколько дней Мандельштама арестовала врангелевская контрразведка за дружеские связи с местными большевиками. В Батум они с братом плыли в шторм на старой барже. «Пять суток… на карачках ползали мы через палубу за кипятком, пять суток косились на нас свирепые дагестанцы» (из очерка «Возвращение»). В Батуме Осипа Эмильевича незамедлительно арестовали местные власти под предлогом отсутствия у него в паспорте грузинской визы. На сей раз Мандельштама вызволяли из тюрьмы полюбивший его конвойный и грузинские поэты Тициан Тобидзе и Николаза Мицишвили. «Обросший, грязный», он «производил довольно тягостное впечатление человека задерганного, измученного и истощенного».

Ему был устроен триумфальный вечер в батумском Обществе деятелей искусства (ОДИ). Два отделения Мандельштам самозабвенно читал стихи, принося в жертву ритму «словесную инструментовку, логические ударения и значимость слов». Литературная известность опережала его появление где бы то ни было. А он отовсюду взывал с любовью к своей Надюше: «…Если бы ты сейчас объявилась здесь, я бы от радости заплакал… Не могу себе простить, что уехал без тебя… Да хранит тебя Бог! До свиданья. Твой О.М.»

Впереди его еще ждал Тифлис и поэтический вечер в городской консерватории в компании первых грузинских поэтов Т.Табидзе, П.Яшвили, а также И.Эренбурга. И, наконец, в начале октября братья Мандельштамы и чета Эренбургов под видом дипкурьеров вернулись на бронепоезде в Москву. В московском Доме печати поэт лицом к лицу столкнулся с Блюмкиным, служившим теперь комиссаром в Политуправлении. Тот набросился на него с проклятьями и угрозами, и Осип Эмильевич поспешил укрыться в Петрограде, получив «кособокую комнату о семи углах» в легендарном Доме искусств, который Максим Горький выбил в дополнение  к пайкам для литераторов и художников.

В эти годы за Мандельштамом прочно закрепилось прозвище «ходячего анекдота», «чудака с оттопыренными ушами», что доставляло ему немало скрытых мук. С другой стороны, автор «Камня» воспринимался в то время широкой публикой как большой мастер. 22 октября 1920 года он читал в Клубе поэтов на Литейном свои новые стихи, которые впервые по достоинству оценил присутствовавший на  вечере Александр Блок, записавший в дневнике: «Гвоздь вечера – И.Мандельштам. Он очень вырос. Сначала невыносимо слушать общегумилевское распевание. Постепенно привыкаешь… виден артист». В устах Блока определение «поэт-артист» являлось наивысшей похвалой.

            Я больше не ревную,

            Но я тебя хочу,

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.