Заводской район

– Из фужеров, – наставительно поправляет его Виктор.

– Поедем пить пиво из фужеров.

Им смертельно скучно. Гитары все нет, хмель выветрился из голов, дог ушел, последняя урна сброшена в озеро еще вчера. Взгляды лениво шарят по берегу. Хоть бы что-нибудь примечательное появилось, хоть бы кошка какая-нибудь...

– Ой, не могу, как мы кошек один раз хвостами связывали...

Десять здоровых, нормальных – у каждого две руки, две ноги, голова на плечах – парней на глазах окружающих медленной смертью умирали от безделья.

– Если уж сами не можете ничего интересного придумать, – продолжаю разговор, пытаясь понять, как они сами оценивают свой сегодняшний вечер, – пошли бы в клуб или театр...

– Я был один раз в театре, – отзывается Виктор скорбно, – от тоски чуть не скончался.

Если отвлечься от законных в этом случае отрицательных эмоций (в самом деле, разве достойное это человека состояние – пьяное безделье?), то невольно задумаешься над такой странностью человеческой психики: мы ни друзьям, ни театру, ни телевизору не простим, если нам будет скучно, а себе – всегда пожалуйста. Трудно представить, что в тот единственный вечер, когда Виктор оказался в театре, ему было тоскливее, чем сейчас, среди задремавших на зеленом берегу приятелей. И все же цепко держит тот случай в памяти, боится повторить опыт и десятки, сотни вечеров проводит без пользы, без смысла, без интереса.

В чем здесь дело? Может быть, в том, что от театрального вечера Виктор ожидал чего-то запоминающегося, особого (в конце концов деньги плачены), а от будничных, когда он развлекает себя сам, – нет?

Уже давно социологи не без основания пишут, что современный человек, особенно молодой, прежде всего ценит в работе возможность творчества. Неудовлетворенность характером труда – главная

причина текучести кадров сегодня. Кстати, и Голубев в свое время работал на предприятии, где ему не понравилось: «Я там ящики грузил. Каждый день одно и то же. Ушел».

Вот так: если каждый день одно и то же, это не устраивает, если нее каждый вечер, годится вполне. Но ведь наше свободное время – выходные дни и будничные вечера – дает такой же простор для творчества, что и рабочие часы, и любой свободный вечер может стать при желании чудом фантазии и импровизации.

Когда я в первый раз пришла в этот дом, на стене самой большой комнаты висели детские рисунки, над ними плакат: «Выставка произведений Юлии Черновой». Юное дарование в возрасте четырех лет сидело в креслице с перевязанным по случаю ангины горлом (выставку для того и устроили, чтобы Юле не так горько было болеть) и охотно комментировало свои произведения На столике лежала тетрадь в линейку для отзывов, полная уморительных записей «посетителей». Выло это лет десять назад, а помнятся и рисунки и записи, потому что больше не приходилось мне бывать на такой замечательной выставке. Запомнился и весь вечер, проведенный в том доме. Тогда разговор с хозяевами, начавшись полушутливо, с обсуждения творческой манеры четырехлетней художницы, продолжился всерьез – о природе творчества вообще. Из богатейших шкафов были извлечены редкие книги – работы психологов, дневники и письма художников. Я узнала новые имена, я стала богаче в тот вечер. А вот как праздновали в том доме день рождения хозяина. На стене, которую до этого занимали детские рисунки, были развешаны фотографии именинника с колыбельного возраста до наших дней. Гости – те, кому этого хотелось, – придумали к снимкам подписи, и самые остроумные из них были под общий хохот оглашены. Победитель получил специально отлитую шоколадную медаль с соответствующим текстом.

В разгар застолья, когда именинник начал слегка зазнаваться от хвалебных тостов, жена его и подросшая дочка спели очень смешные частушки, в которых со всей прямотой были отражены не только достоинства именинника, но и отдельные недостатки.

В продолжение всего вечера с полной нагрузкой работала «Бесильня» – комната, где были приготовлены аттракционы и розыгрыши и где взрослые и дети могли делать все, что им заблагорассудится. Кстати, взрослых в той комнате было значительно больше, чем детей, – оказалось, каждый немножко ребенок. Все мы стали моложе в тот вечер.

А уходя из дома Иосифа Тормозова, я почувствовала, что мои представления о человеческих возможностях значительно расширились. Я и раньше знала о существовании умельцев, творящих удивительные технические чудеса, но одно дело – знать понаслышке, другое – самой услышать, как говорит лупоглазый робот, и увидеть, как одни и те нее руки привычно включают его глаза-мигалки, чеканят медь, режут дерево.

А чем одарил тот вечер Голубева и его приятелей, что оставил он в памяти? Брезгливую гримасу дога?

Мы собрались в обкоме – первый секретарь Смоленского ОК ВЛКСМ Николай Булдаков, заведующий отделом пропаганды Виктор Борисов, секретарь Заднепровского райкома комсомола Юрий Юрьев и я. Обсуждали все ту же проблему свободного, «неорганизованного» вечера.

Одним из первых встал вопрос: почему молодые люди так по-разному воспитаны? Живут-то ведь в одно время, на одной земле...

– Я знаю Голубева, – сказал Юрьев, – наш райком в свое время с ним возился, но. видно, мало. Так вот, родители у него такие, что не могли дать ему в детстве верного направления. Это не оправдание, а попытка пролить свет.