Моя любовь — гимнастика. Но ведь нельзя питать нежные чувства к перекладине, коню, брусьям: они железные, деревянные, кожаные. Любить можно людей. И сколько о них ни пиши, каждая новая встреча несет новое открытие, и чувство крепнет.

Александр Семенович Мишаков был гневен и кричал. Он кричал, что Шахлина опозорили, что не имели мы права выводить великого гимнаста на помост чемпионата мира в унизительной роли «забойщика».

«Забойщик» — первый на снаряде. Судейская бригада обычно долго обсуждает, какую ему вывести оценку, и скупится, справедливо полагая, что тактические соображения велят начинать со слабейшего. Значит, как ты ни старайся, а судьям тоже надо иметь резерв десятых долей балла для твоих, очевидно, более сильных партнеров. «Он же не мальчик, он Шахлин!» — В горле у Мишакова клокотало.

...Я спросил Полину Астахову:

— Лина, вам хочется в Мехико?

— Я поеду,— сказала она,— если буду нужна команде.

— Но вы не хуже меня знаете,— напрямик сказал я,— что можете рассчитывать только на роль «забойщицы».

— Да, знаю.

— И все же?

— Я поеду,— повторила она,— если буду нужна команде.

О ней много говорили и писали. Ее прозвали березкой, и это стало штампом. Но попробуйте сейчас зимой вызвать в памяти березовую рощу, вспомнить мысленно тот нежный и трепетный серебряный свет, что струят, особенно в сумерки, белые стволы. Давно любуясь искусством Астаховой, я вовсе не сразу понял, что сила этого искусства в абсолютности самовыражения и что видимая чистота и грация есть лишь зеркальная копия чистоты и грации душевной. Воронин сказал мне об одном гимнасте: «Такой хороший человек, почти как Астахова».

Вне сцены она не любит быть на людях, блистать в президиумах, раздавать улыбки, не любит микрофонов, «юпитеров». А девочки из сборной рассказывают ей о себе все, и плечи ее, должно быть, исплаканы за долгие годы чужими слезами. Она не умеет золотить пилюль, только одно — говорит добрую правду, смотря в самую глубь твоих глубин взглядом, как родник, и ей не соврешь.

Красиво — уйти непобежденным. А перед нами ее закат, светлый и печальный. С ней спорит пятое поколение гимнасток, а она не спорит ни с кем, и цифры на табло перестали ее волновать. Для себя напевает она свои упражнения. Для других же, тех, что много моложе, входит в зал исповедником, советчиком, подругой, высоким идеалом... В этом сегодня ее роль, и насколько же она прекраснее честолюбивого стремления сверкнуть и погаснуть в зените!

Извечно бледная, с витою натруженной веной на восковом виске, она потаенно усмехнулась мне, сказав: «Если буду нужна»,— и ушла на помост, чтобы показать новую, быть может, последнюю вольную композицию. Свой вальс-бостон, несколько странный среди современных гимнастических ритмов, изящный и слегка окрашенный насмешливой бравадой перед временем, которому с ней не совладать.

Ларису Петрик мало кто зовет Ларисой. Ее зовут «Петя», потому что Лариса в гимнастике одна — Латынина. Есть такой детский спектакль «Тигрик Петрик», и песенка там: «Отважны все тигрята с младенческой поры». В 15 лет Петрик победила Латынину. Веселая была девчонка, лихая, бесшабашная. И на тренера своего Викентия Дмитриева пофыркивала. Он сносил это молча. Он вообще молчун, флегматик.

Но годы учинили «Тигрику» серьезнейший экзамен. Как это тяжко — никак не дотянуться до самой себя! «Вы в меня верите? Нет, вы не верите в меня!» — кричала, бывало, Петрик Дмитриеву. А мне в разминочном зале в Дортмунде, на чемпионате мира: «Умоляю, найдите Дмитриева, я здесь одна, я боюсь!» Она-то, огневая Петрик, брови вразлет...

Чего она только не вытворяла: пренебрегала накладками для ладоней и зарабатывала кровавые мозоли. Очертя голову сочиняла по ходу дела новые элементы — и шлепалась на помост. Но заметим, что все это лишь тогда, когда рядом был молчаливый «Викенч» — Викентий Дмитриевич Дмитриев. А он, скромник, в пекло сборной страны не рвался, сидел себе в Витебске. И вот осталась Петрик надолго без него, и в Ленинграде ей на заказ скроили новые вольные — «цыганочку». Показанные впервые в Москве в тренировочном зале, они произвели фурор. Казалось, еще рывок, еще рывочек— и тигрик станет тигром.

А сезон пошел кувырком. А Дмитриев был в Витебске.

Вот тут, товарищи, по-моему, Петрик многое поняла. В Москве, на Спартакиаде, все выглядело так: «Викенч, а сейчас мне что делать?». «Отдохни». «А сейчас?» «Разомнись». «Викенч, можно я в соскоке пируэтик скручу? Чесслово: мертво приземлюсь». «Не надо». «Викенч, миленький, пожалуйста!» «Не надо». «Эх, ма»,— говорит Петрик и делает простой соскок.

Она заняла второе место. Она безумно старалась, и при этом ее неотступно била дрожь перевозбуждения. Закончит комбинацию, идет до того бледная, что не только на носу, на ключицах видны веснушки, и глазами издалека жалобно спрашивает: «Плохо, да? Плохо?» Как ждали мы ее «цыганочку», как жаждалось ей самой поразить мир, но лишь на третий раз желание слилось с внутренним подъемом, и я впервые услышал в зале не аплодисменты, не овации, но прихлопы тысяч зрительских ладоней в такт привольному и жаркому плясу, что сопровождал отважные тигриные прыжки, сальто и пируэты.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.