С самых ранних лет Герцен пристрастился к чтению. Отчасти его развитию помогли учитель Протопопов, приносивший запрещенные стихи Рылеева и Пушкина, и старик - француз Бушо, участник революции 1789 года, преподававший мальчику французский язык. Так Герцен развивался в традициях декабристов, в духе свободолюбия и ненависти к крепостничеству. Он преклонялся перед революционным Парижем.

Еще в отроческие годы Герцен сблизился со своим ровесником, Николаем Платоновичем Огаревым. Взаимная симпатия родственных по настроению мальчиков скоро перешла в дружбу, верную и нерушимую на протяжении всей жизни. Одному из них было 14 лет, а другому 13, когда они во время прогулки на Воробьевых горах торжественно поклялись отдать свою жизнь борьбе за свободу.

Любимцем друзей был Шиллер с его героической восторженностью и романтическим пафосом. «Мой идеал, - вспоминал впоследствии Герцен, - был Карл Моор, но я вскоре изменил ему и перешел в маркиза Позу. На сто ладов придумывал я, как буду говорить с Николаем, как он потом отправит меня в рудники, казнит. Странная вещь, что почти все наши грезы оканчивались Сибирью или казнью и почти никогда - торжеством. Неужели это - русский склад фантазии или отражение Петербурга с пятью виселицами и каторжной работой на юном поколении!»

Виселицы казненных декабристов оказали сильное революционизирующее влияние на свободолюбивую дворянскую молодежь и особенно на Герцена. 14 - летним мальчиком он присутствовал на молебствии в Кремле по случаю расправы с декабристами и клялся отомстить за казненных. Это была первая отроческая клятва Герцена (еще до торжественного обещания на Воробьевых горах), и он до конца своих дней остался верен обеим клятвам.

В октябре 1829 года, 17 - летним юношей, Герцен поступил на физико - математическое отделение Московского университета. В ту пору мрачной реакции университет был важнейшим идейным центром. «Мы и наши товарищи, - вспоминает Герцен, - говорили в аудитории открыто все, что приходило в голову; тетрадки запрещенных стихов ходили из рук в руки, запрещенные книги читались с комментариями... Мы были уверены, что из этой аудитории выйдет та фаланга, которая пойдет вслед за Пестелем и Рылеевым, и что мы будем в ней».

Два политических события взволновали студенческую молодежь: июльская революция 1830 года во Франции и варшавское восстание в том же году. Особенные надежды возлагались на восстание поляков: это ведь не в далекой Франции, а тут же, «дома».

Но надежды оказались преждевременными. «Дома» был Николай, было царство «мглы, произвола, молчаливого замирания, гибели без вести, мучений с платком во рту». Непосредственно «домом» студенчества был университет. Здесь подвизался грубый и реакционный профессор Малов, которого молодежь ненавидела. На вопрос попечителя, сколько на политическом отделении профессоров, один из студентов ответил: «Без Малова девять». В результате студенческих демонстраций против профессора Малова в марте 1831 года Герцен был посажен в карцер.

Вокруг Герцена и Огарева группировалась наиболее передовая студенческая молодежь. Кружок увлекался учением французского утопического социалиста Сен - Симона, интересовался вопросами политики: всех объединяла ненависть к произволу и насилию.

Вскоре после окончания университета начались аресты среди бывших студентов. В июле 1834 года был арестован и Герцен. Он сидел сперва в полицейской кордегардии, затем в Крутицких казармах и весною 1835 года был отправлен в ссылку в Пермь, где ему предписывалось служить в канцелярии губернатора. Из Перми его вскоре перевели в Вятку, а оттуда в виде особой милости - во Владимир, поближе к Москве. Из Владимира Герцен дважды нелегально наезжал в Москву для свидания с любимой девушкой, с которой тайком обвенчался в мае 1838 года.

Первая ссылка закончилась в. марте 1840 года и длилась, таким образом, пять лет. Но в июле 1841 года Герцен был вторично выслан, на сей раз в Новгород, и прослужил здесь в канцелярии губернатора еще год.

Незадолго до возвращения в Москву из второй ссылки, 25 марта 1842 года, Герцен записал в своем дневнике: «Тридцать лет! Половина жизни. Двенадцати лет ребячества, четыре школьничества, шесть юности и восемь лет гонений, преследований, ссылок». В том же дневнике несколько позже он записал: «Чувствуешь, что теперь совершеннолетие». Созрел и идейно сформировался Герцен именно в годы «гонений, преследований, ссылок». За эти годы он увидел жизнь не так, как она выглядела из окна детской комнаты или чудилась ему в романтических грезах юности. Это была суровая школа познания России николаевских времен.

Все слои общества наблюдал Герцен и всем дал меткую характеристику.

Он жил среди царского чиновничества и заклеймил его словами: «Класс искусственный, необразованный... гражданское духовенство, священнодействующее в судах и полициях и сосущее кровь народа тысячами ртов, жадных и нечистых...»

О помещике Герцен сказал: «Он владеет гораздо больше человеком, нежели землею, он берет окуп не с десятины, а с мышц, с дыхания, он заставляет платить за право работы, движения, существования». «Торг людьми идет не хуже, как в Кубе или в Малой Азии». Крепостное состояние Герцен назвал «язвой, пятном, тем безобразием русского быта, которое смиряет нас и заставляет, краснея и с поникнувшей головой, признаться, что мы ниже всех народов в Европе».

Крепостных крестьян он назвал «крещеной собственностью», а расправу с крестьянами описал так: «...следствие пошло обычным русским чередом: мужиков секли при допросах, секли в наказание, секли для примера, секли из денег и целую толпу сослали в Сибирь». О купцах Герцен писал: «Дикая тирания и затворнический разврат нашего купечества»; о попе: «духовный квартальный»; о мещанах: «печальное и тяжелое пьянство мещан». О темно-сером фоне николаевской эпохи: «Видны солдаты под палками, крепостные под розгами, подавленный стон, выразившийся в лицах, кибитки, несущиеся в Сибирь, колодники, плетущиеся туда же, бритые лбы, клейменые лица, каски, эполеты, султаны - словом, петербургская Россия».

С любовью Герцен говорил только о трудящихся, о самом народе: «Ум блестит в глазах; вообще на десять мужиков, наверное, восемь не глупы и пятеро положительно умны, сметливы и знающие люди...» Многому можно учиться по книгам Герцена. Всюду сверкает талант, увлекает дыхание большой обличительной страсти. Поражает мощный и проницательный ум, дальновидность, наблюдательность, пленяет высокая образность языка, художественный вкус, чувство меры и такта и более всего человеческая подлинность.

О первом из «Писем об изучении природы» («Эмпирия и идеализм») Герцена Ленин писал, что оно «показывает нам мыслителя, который, даже теперь, головой выше бездны современных естествоиспытателей - эмпириков и тьмы тем нынешних философов, идеалистов и полуидеалистов». Это «Письмо» полезно читать параллельно с изучением философских работ Ленина, «Анти - Дюринга» и «Диалектики природы» Энгельса. Художественность и популярность изложения очень помогают усвоить отвлеченные мысли. Величайшим литературным памятником прошлого века является «Былое и думы». Таких живых картин николаевской эпохи, таких описаний жизни Западной Европы, сделанных русским наблюдателем, не найдешь нигде больше.

Где найдешь еще такую картину провинциального русского города николаевской эпохи, как в «Записках одного молодого человека» и в романе «Кто виноват?»?

Где еще показаны помещичий произвол, страдания крепостной интеллигенции с такой страстью, как в романе «Кто виноват?», в повести «Сорока - воровка» и опять - таки в «Былом и думах»? -

Где еще с такой силой обличено сумасшествие нравов крепостной Руси, как в повести «Доктор Крупов»?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.