Об этом думаю сегодня - о том уроне, который извлекаем мы теперь из поэтической судьбы Роберта Рождественского. За десять лет зрелой работы он написал о многом: об общественном и личном, о высоком и низком, о большом и малом. Я хочу исследовать не то, о чем он писал, а то, что он писал; я попробую выделить в его стихах самую субстанцию поэзии, его характер как творца, его личность.

Начну с того, что не всегда осознанно, но всегда неизбежно проявляется у всякого поэта, - с его вкусов и склонностей, симпатий и привычек, с его психологического склада. Рождественский и в этих склонностях верен себе.

Он ненавидит тепло. Он влюблен в холод.

Тепло - это грязь, гниль, мокрота, хлябь, сумрачное, текучее болото. Рождественский никогда не жалеет о весне - ему, в общем, все равно, есть она иль нет ее. Но с каким ликованием встречает он зиму!

Он ненавидит темноту. Он влюблен в свет.

Темнота - это зыбкая призрачность, это ползущая из углов неясность, это источник беспокойства и боли. Рождественский не любит ночи, не любит вечернего неба. Рассвет и полдень - вот его стихия.

Он ненавидит тишину, молчание, беззвучность. Тишина обманчива, в ней таится предательство. Но в мире звуков избирает ухо Рождественского лишь то, что ему тембром близко. Звон колосьев. Звяк копыт. Гудков паровозных протяжная медь.

То, что я сейчас исследую, - не «художественные особенности», прицепленные к «содержанию». Поэзия - организм, поэзия - это сплошная «художественная особенность». Звенящий, светлый, кристально ясный мир Роберта Рождественского - естественное проявление его личности, его отношения к жизни, его самосознания. Стих - плоть души поэта, а его душа - спрессованная его опытом вселенная.

Глыбы неба. Глыбы света. Твердь литая, звонкая. Вселенная у Р. Рождественского не буйная плоть, но ограниченная четкость. Не материю видит он, а формы, грани, границы, от-граненность. В этом мире все можно взять в руки, ощупать.

Отграненность и мера. Срок и ожидание момента. Все объяснимо, не теперь, так в будущем. Все тайны вселенной откроем мы скоро!... Сможем, Земля! Погоди... Война неизвестности. тайнам и темноте! Я верю в науку и разум людей на земле. Тайн нет. Есть сроки раскрытия тайн. Летучая фраза Рождественского: «Вышли в мир романтики, ум у книг занявшие, кроме математики, трудностей не знавшие», - не случайна: в поэзии ничто не случайно. Беспроигрышная математика организует мир, и отсюда - земнее земных - языческое, хозяйское, уверенное признание: «Я жизнь люблю безбожно». Безбожие это в самой природе характера Рождественского, о боге он или не задумывается вовсе, или представляет его себе веселым партнером по земной игре: то это скучающий на Олимпе старикашка, то комфортабельный европейский господинчик, то «усидчивый хлопец» Будда, а точнее сказать, «бог здесь ни при чем», - в земном, исполненном природной силы душевном хозяйстве Рождественского он не нужен, ибо все заполнено человеком, его работой, его быстрыми решениями, его поступками. Безудержный сын земли, Рождественский недаром как поэт и начинался-то с практической, деловой акции - с сатиры: он выселял из мироздания мещан «временно прописанных», он наводил во вселенной порядок.

Любопытно сравнить антимещанские мотивы у Р. Рождественского и у других поэтов близкого ему опыта, допустим, у Б. Ахмадулиной. Оба ненавидят сытое, вещное существование, но ставят акценты на разном: Ахмадулина клеймит в мещанстве бездуховность. Рождественский клеймит покой. Энергия, беспокойная энергия бьет у него через край, и вся поэзия его есть непрестанное, неугомонное перетекание земной энергии.

Нет, я не могу и теперь отрешиться от этой поэзии, хотя теперь я нахожу ей в своей душе иное место, чем прежде. Роберт Рождественский - это наше здравомыслие, наше душевное здоровье, это наша природная цельность, наша земная энергия, наше первое самоопределение в близком мире. Роберт Рождественский - это наше незнание разлада, это наш спокойный, изучающий взгляд на тревоги, еще не захватившие нашего духовного состава, еще подступающие извне. Роберт Рождественский - первоначальная, детски чистая вера наша в бескрайность наших сил.

Теперь я возвращаюсь к заглавию статьи Жуховицкого «Взрослые дети времени» - как это точно сказалось! Мы и теперь еще в чем-то дети, не знающие сомнений, безмерно доверчивые дети природы. Это неизбежный этап развития личности - нащупывание почвы под ногами, накопление энергии, ощупывание вещей руками. Но только ли? Поэзия Рождественского только ли этап нашего духовного развития, только ли верстовая веха на пути? Нет, больше. Это земной круг нашей жизни, наш естественный земной состав, здоровый душевный склад наш, без которого человек ни жить не может, ни думать, ни обновляться духовно. Она всегда будет с нами - стройная, энергическая, трезвая поэзия Роберта Рождественского.

Чего же нужно мне сегодня? «Качества»? Нет, другого.

Ведь поэт не стал писать хуже. Он лучше стал писать в профессиональном отношении. И уж, во всяком случае, не хуже. Не в нем перемена - в нас перемена, Жуховицкий. Перемена эта отчасти результат действия на нас поэзии того же Рождественского и его товарищей. Они же и помогли нам подняться до таких вопросов, перед которыми сами бессильны. И вспомните, что пять лет назад, в самый разгар успеха тогдашних молодых поэтов, - что писала о них тогдашняя так называемая «молодая критика»:

- Братцы, это не все. Только не думайте, что это все! Вы упоены внешним обновлением. Ваш герой меняет слова и одежды. Это все внешний круг. Есть еще нечто...

Б. Сарнов говорил: «нечто». Я над этим словом иронизировал, но ничего более ясного сам сказать не мог. Я и теперь затрудняюсь определить свое чувство во внешних словах. Но у Рождественского отсутствует... нечто, более высокое и всеобщее, чем земной круг материального устроения жизни, пусть даже дополненный усиленной душевностью, стоящей в том же ряду. Я должен знать всему этому высший нравственный смысл, духовное оправдание и «Большой Работе» и напору любовных чувств. Я должен ощущать беспредельность своего бытия. Я не могу читать без горечи в вашей яркой статье, Жуховицкий, как вы признаетесь, что романтика давно уже стала для вас работой, как вы объявляете: не пора ли художникам подойти к несчастной любви не с мистически восторженным ужасом, а по-деловому, как к очередной проблеме человековедения; я поставлен в тупик вашей формулой: «Только решив судьбы мира, человек может решить свою собственную судьбу...» Помилуйте, да ведь из л годе й мир-то состоит! Я понимаю, когда человек мир начинает переделывать с себя. Я не понимаю, какой мир станет он переделывать, оставляя себя в стороне, и что это за «мир» такой? Числа? Слова? Миражи ледяные? И уж спасибо Л. Жуховицкому за любовь - «очередную деловую проблему». Делайте это сами, а я боюсь. Вот весь этот сказавшийся в статье Л. Жуховицкого душевный склад, который знает либо беспочвенную романтику, либо беспросветную работу, и ничего третьего, в чем получала бы внутреннее освещение и романтика и работа, и есть та читательская почва, на которой прочно стоит сейчас Роберт Рождественский.

Почва эта прочная, но не вечная.

Не странно ли, ведь он дрогнул теперь - железный, звенящий поэт Рождественский.

«Мне все труднее пишется...»

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.